Екатерина Сергеевна, заметив, что слова ее действуют не совсем в нужном русле, заставляя Алину Сарыгаевну еще более предаваться травмирующему душу настроению, попыталась сменить тему.
– Ну, хватит, Алинка, довольно погрустили! Не будем более сегодня. Давай лучше чай пить с сайками, а? Сейчас принесу. – Екатерина Сергеевна быстро удалилась в другую комнату, где лежали булочки, и уже оттуда крикнула: – Сайки, знаешь какие? Прелесть! Свежей выпечки! Антошка с Гришкой с утра за ними бегали – так только к обеду вернулись, очередь, говорят, была чуть не тридцать человек. Ты смотри-ка, до сих пор тепло сохранили! Так, сейчас в булочницу сложим – и на стол…
Алина Сарыгаевна не понаслышке знала про сайки, которые ей приносил по ее просьбе сосед Максим Погарович. Он-то и рассказывал, что идет за этими сайками очень рано, поскольку определенное время отведено на продажу: всего несколько часов, а затем – машина с продавцами уезжает далее, в другие села, и ни за какие деньги не остановишь. «Работники – молодцы, для них честь и долг перед обществом дороже. Если все такие будут, как эти ребята, страна с колен поднимется!» – говаривал Максим Погарович, оставляя на столе Алины Сарыгаевны горячие хлебобулочные изделия.
Эти булочки готовились по новому рецепту в небольшой пекарне соседнего села. Раскрыл секрет и поделился им молодой человек, работавший там же. Он, в свою очередь, узнал рецепт приготовления этих самых саек от своих товарищей в Москве. Благодаря этому рецепту, сайки получались необычайно пышными и вкусными. Они быстро стали востребованными, и булочники обрели невероятный успех.
Несмотря на любовь Алины Сарыгаевны к сайкам, она все же сочла нужным соблюсти этикет, требуемый приличиями:
– Кать, не надобно, не утруждайся… Я ведь все равно уходить собиралась. – Она прислушалась, но ответа от Екатерины Сергеевны из другой комнаты не дождалась.
– Ка-а-ать? Слышишь? Не надо, говорю, я борщом наелась досыта! Да и пора мне уж… Засиделась… Слышишь, Кать?!
Но ответа снова не последовало, несмотря на то, что во второй раз Алина Сарыгаевна почти кричала. Зато спустя минуту послышался громкий звон разбившейся посуды.
– Ка-а-ть?! Все хорошо?! – Алина Сарыгаевна начала волноваться, все еще дожидаясь реакции. Но поскольку ответом явилась тишина, гостья, заподозрив неладное, встала и прошла в комнату, в которой находилась Екатерина Сергеевна. У открытой стеклянной двери шкафа для посуды она увидела Екатерину Сергеевну, стоявшую к ней спиной и закрывшую лицо руками. На полу лежали осколки разбитой утвари, а рядом – смятый листок бумаги.
Дальнейшие события развивались стремительно. Алина Сарыгаевна прочла письмо Валерии. Несмотря на последующий ужас, она все же принялась успокаивать глубоко потрясенную Екатерину Сергеевну. Имея собственный горький опыт расследований, Алина Сарыгаевна точно знала, как действовать. Она велела братьям-близнецам Антону и Григорию, возившимся с самоваром во дворе, незамедлительно запрячь лошадей и по мере готовности брички отправилась на «автовокзал» расспросить свидетелей и добыть любую информацию о случившемся. При этом наказала Григорию не отходить ни на шаг от матери и ничего у нее не спрашивать. Антон же отправился вместе с Алиной Сарыгаевной. Это был первый раз в жизни братьев, когда их разделили на столь долгое время.
Екатерина Сергеевна осталась дома одна, не считая забившегося в угол и до смерти напуганного Григория. Ее обуревали горькие думы, на ум приходили всевозможные варианты исхода произошедшего. Она сидела на краю дивана, подогнув ноги, со сложенными руками и опущенной головой. Измученным взглядом она уставилась на ковер и силилась понять: как она позволила всему случиться? Почему она как мать не сумела уследить за настроениями своей дочери? Ее потрясенное сознание отказывалось верить в случившееся. Ей казалось, что все это сон. Непоколебимая родительская надежда нашептывала сердцу, что ее Леру еще можно отыскать и вернуть. Екатерина Сергеевна верила, что уехавшей на ее поиски Алине Сарыгаевне это непременно удастся. Ненароком она вспомнила слова Алины Сарыгаевны про Бога и его награды и спрашивала себя: за что же он так поступает с ней? В своем сознании несчастная мать тысячи раз задавала эти вопросы собственными устами, но по необъяснимой причине каждый раз ей слышался голос Алины Сарыгаевны. Екатерина Сергеевна вспомнила, какие жизненные тяготы сопутствовали ее жизни последние пять лет. Только сейчас она стала понимать степень горя, изменившее Алину Сарыгаевну, ее жизнь, ее взгляды, отношение к миру… Поняла все ее слова про проклятье, про то, что она умирает внутри… Екатерина Сергеевна невольно стала представлять себя на ее месте. И почувствовала страх за свою дочь, за здоровье мужа, за себя. Ощутила щемящую боль внутри себя, и интуиция ей подсказывала, что теперь ей предстоит жить с этой болью до конца своих дней…
Вдруг она, будто ужаленная, вскочила с дивана и начала плакать навзрыд. Всё в ней бунтовало, не соглашалось с приговором пожизненной печали, который вот-вот должен был быть приведен в исполнение. Она кричала, размахивала руками как полоумная, била по столу руками и вырывалась из объятий Григория, словно пойманный зверь.
До того Григорий молча сидел рядом. В ту минуту он больше всего на свете желал получить ответы на интересующие его вопросы, но, учитывая возбужденное состояние Алины Сарыгаевны, накричавшей на него, предпочел до поры до времени воздержаться от расспросов.
Немного погодя Григорий пересел на пол напротив матери и пристально в нее вглядывался. Та молчала. Увидев ее пустые стеклянные глаза и погасший взгляд, у него по спине поползли мурашки. Он никогда еще не видел мать в таком состоянии, ему было очень не по себе. Григорий невероятно волновался, испугавшись за ее здоровье. Через некоторое время он понял, что вопросы, которые ему так хочется задать, действительно могут навредить. Ему ничего не оставалось, как только молча сидеть, подавляя свое любопытство. А когда Екатерина Сергеевна принялась бить руками по столу, Григорий, вскочив, вовсе остолбенел. Он потерялся, впрочем, на мгновение и далее действовал уже инстинктивно, пытаясь заключить мать в объятия, чтобы предотвратить опасность. При этом Григорий не замечал, что сам рыдает, даже более, чем мать, горькими детскими слезами. Он успокаивал мать и одновременно пробовал укротить ее силу (как нередко бывает у потерявших рассудок людей, у Екатерины Сергеевны наблюдался огромный прилив энергии). Временами Григорий, тяжело дыша, кричал: «Мама!», «Мамочка, ну перестань! Хватит! Это я, Григорий!», «Не надо, мама! Мама!!!». Так он изо всех сил, более двух часов, сражался с периодическими приступами, которые, начинались внезапно и непредсказуемо. После последнего припадка, она, обессилив, упала и придавила всем своим телом Григория. Тот попробовал подхватить ее, но под непомерной для ребенка тяжестью свалился вместе с матерью на пол. Издал отчаянный крик: «Мама! Что с тобой?! А-а-а!.. Очнись же!». Он решительно не понимал, что произошло, из-за чего мать так себя вела и из-за чего потеряла сознание. Екатерина Сергеевна лежала на полу с открытыми глазами, а Григорий, сокрушаясь, рыдал над ней, не зная, что в таких случаях делать.
Вдруг в его голове промелькнула мысль о докторе, которого они с Антоном часто привозили по наказанию матери для отца, и Григорий в беспамятстве, не переставая плакать, выбежал из дому. К слову, доктор этот проживал на окраине села, и дорога к нему на бричке занимала более получасу, и почти всегда его приходилось столько же ждать – поскольку он нередко выезжал к больным, на место. Вполне вероятно, что Григорий не застал бы его дома, но об этом он в силу перенесенных потрясений не подумал.
