Отец Ифриса не только испытывал физическую боль, но и переживал унижение. Тем не менее, как известно, всему наступает конец… Остановись мать чуть ранее – того, что произошло, можно было бы избежать. Побои, безостановочно наносимые супругой, а главное, неспособность противостоять своей женщине, совсем помутили ему разум. Словно ядовитая змея, накрытая ведром, по которому беспрерывно стучали молотком, доведенная до белого каления, он ринулся на жену. Будучи уязвленным и оскорбленным, к тому же избитым, он не видел другого способа, как только отомстить тем же самым способом – дабы восстановить потерянное достоинство, самолюбие и непоправимо попранную честь. Эта мысль, на секунду промелькнувшая в его голове, словно искра на пороховом складе, вызвала взрыв и придала сил сопротивляться столь неистовому натиску со стороны супруги. Уже не чувствуя боли, противостоя граду пинков и ударов, он, улучив момент, всем телом, будто пытаясь вышибить дверь, врезался в жену и сбил с ног. Та перелетела через перила и полетела вниз. Послышался тяжелый звук ударившегося о пол тела и хруст, похожий на звук сломавшейся сухой ветки.
Отец Ифриса быстро взглянул с лестницы вниз. Дрожь пробежала по всему его телу. Состояние, в котором он находился до ее прихода, с новой силой вступило в свои права. Колени подкосились, и отец присел на верхнюю ступеньку. Его глаза испуганно глядели куда-то вдаль, сквозь стены дома. Губы дрожали… Он испытал совсем иное чувство страха. Страха за свое, обреченное на медленную смерть, будущее. В месте, где мечтам не суждено сбываться, удовлетворение желаний под запретом, а тяга к свободе есть преступление, ибо свобода тебе больше не принадлежит. Да, это место, которое зовется тюрьмой, воочию предстало пред ним… Ему в мгновение ока представились все дальнейшие события: суд, обвинение в убийстве, срок, мерзкая тюремная одежда, зверские условия, строгий режим, когда все расписано по времени, ужасная пища, сокамерники – убийцы, насильники, воры, рецидивисты, и время, которое назло замедляет шаги. Пораженный своим представлением о будущем, отец Ифриса схватился за голову и стал, всхлипывая, повторять: «Конец… Это конец!»
Мать же Ифриса лежала неподвижно на полу, не подавая признаков жизни.
XXVIII
Впрочем, отец сокрушался напрасно. Сосед дядя Паша, проходивший мимо и состоявший в довольно неплохих отношениях с семьей, в частности с отцом Ифриса, заметил открытую дверь и услышал крики, доносившиеся изнутри. Дядя Паша был уже в летах, когда человек мысленно готовит себя к уходу в мир иной. Голова его была седа, он довольно сильно горбился, будто нес на спине тяжелый мешок, но при этом был ловок, легок и даже чересчур подвижен, словно и был задуман таким. Он знал семью Ифриса уже более двадцати лет. Дядя Паша был довольно наблюдателен и прозорлив и, несмотря на частые ссоры соседей, предпочитал не вмешиваться в чужие дела. Конечно, он знал про незаконные дела своего соседа и не скрывал того, что знает, но обещал не говорить никому и даже поклялся их дружбой.
В тот вечер дядя Паша был весьма удивлен при виде открытой двери, зная, что сосед, учитывая его деятельность, которая пробуждает в людях чрезмерную осторожность, как правило, не приемлет такого недочета. Да и крики показались ему более громкими, чем обычно. Увиденное привело дядю Пашу в недоумение. У него мелькнула мысль: а не случилось ли что, вдруг помощь требуется?.. И, немного поколебавшись, побуждаемый любопытством, он решился войти.
Разумеется, увиденное испугало дядю Пашу, но испуг прошел через несколько минут. Завидев своего друга, убитого горем и его решительное помешательство, дядя Паша бросился на выручку.
Скорая помощь, как всегда, приехавшая много позже, чем было необходимо, увезла мать Ифриса. На расспросы о произошедшем дядя Паша отрапортовал, что произошел несчастный случай. Присовокупил также, что больная страдала внезапными головокружениями, вследствие чего оставшись без присмотра, при спуске по лестнице упала из-за низких, по пояс, перил.
Оставшись один на один со своим другом, дядя Паша увидел, что тот казнит самого себя. Сосед сокрушался в попытках добиться правды, но отец Ифриса был непоколебим в своем молчании и лишь изредка едва слышно бормотал: «Тюрьма, тюрьма!»
Разумеется, дядя Паша догадался сам о случившемся в первые же минуты, сложив увиденное и услышанное, он воспроизвел все в уме своем так, как событие произошло на самом деле. Единственной причиной, по которой он вызывал своего друга на объяснение и убеждал выйти из столь неуместного для сложившейся ситуации состояния (он понимал, что все произошло по вине отца Ифриса), было то, что кое-что не сходилось. «Отчего она вся в грязи? Отвечай, кому говорю! – сосед тряс друга за плечо и бил по щекам. – Где она руки да ноги разбила и одежду изорвала, а?» Попытки не увенчались ожидаемым успехом, и все, что ему удалось услышать, было: «Конец! Что же я наделал?! Тюрьма… тюрьма!..» Дядя Паша, тяжело соображая, обронил: «Да тя к стенке за это, да пуль не жалеть». Но отец Ифриса этого не услышал.
Позже наведывались сотрудники милиции – как же без них – и другие представители компетентных органов, в том числе из дома для ухода за тяжелобольными людьми. У отца Ифриса случилась горячка, несколько дней кряду он бредил, а потом и вовсе впал в беспамятство. Все хлопоты по дальнейшему устройству жизни обоих взял на себя дядя Паша. Он привел товарища – врача, которому на войне спас жизнь, убив немца, все же успевшего слегка чиркнуть сослуживца по горлу ножом. Этот товарищ не раз клялся дяде Паше со слезами на глазах в верности, заявляя об этом в самом высоком смысле и выказывая намерение при случае отплатить тем же. Клятва пришлась как раз кстати. Дядя Паша, воспользовавшись ситуацией, подговорил клятводателя засвидетельствовать, что подозреваемый – отец Ифриса тяжело болел накануне произошедшего. Словам именитого врача, учитывая действительно плохое состояние отца Ифриса, охотно поверили. От себя же дядя Паша отвел подозрения, сообщив в показаниях, что он сосед и друг и просто приходил проведать больного.
Телосложение дяди Паши было щуплое, старчески хилое, он словно съежился. Вдобавок его манера горбиться не оставляла выбора следователям, и те пришли к выводу, что он даже если бы и захотел, то не смог бы совершить данное преступление. Да если бы это даже и был он, сам мотив приводил сотрудников к абсурдному выводу. Внешний вид потерпевшей дядя Паша объяснил ее болезнью, проявлявшейся во внезапных приступах головокружения вплоть до потери сознания. И в красках рассказал про то, как встречал ее в еще худшем виде, чем в этот злосчастный день. Описал кровь и грязь, и синяки и также цитировал ее слова: «Да все хорошо, дядя Паша, с пригорка нашего упала да покатилась! Вы не волнуйтесь, ведь уж дошла до дома…» В конце показаний он присовокупил: «Наверное, в очередной раз шла по делам и с лестницы-то и упала, когда начался припадок».
Упомянутый пригорок действительно существовал. И дядя Паша был свидетелем того, как мать Ифриса действительно с месяц назад, возвращаясь домой, споткнулась и полетела наземь, да ушиблась так сильно, что не могла самостоятельно встать. И, вспомнив этот случай, когда вид соседки походил на тот, который можно было лицезреть в день несчастья, дядя Паша повторил историю, сыгравшую свою роль в следствии. Старик был умен и, припоминая, что в тот день было несколько глазевших зевак, сообразил, что их обязательно расспросят. Так оно и случилось, все свидетели в один голос подтвердили правдивость показаний дяди Паши, а некоторые и вовсе заключили, что старик никогда не лжет. Попытки установить наличие преступления оказались тщетными, и силовики пришли к единому мнению о несчастном случае. Но когда все уже шло к завершению, дядя Паша, разгорячившись, взболтнул лишнего, упомянув Ифриса, – но тут же, покрыв ложь новой ложью, указал, что сын давно не живет с родителями и находится за границей. Дело было закрыто.
