– А тебе не следовало бить меня по шлему снова и снова, – рычит Сергий в ответ.
Девочка-рабыня очищает его тело от пота с помощью стригиля. И за пот Сергию тоже платят. Пот гладиатора после поединка – ценный ингредиент всевозможных средств для ухода за телом и даже женской косметики. Иногда кровью убитого гладиатора смазывают острие копья, которым римский жених торжественно разделяет волосы своей невесты. Гладиаторы и вправду окружены ореолом таинственности.
Стригиль
Римляне не верили в то, что можно очистить тело, сидя в ванной и намыливаясь. Кое-кто и впрямь сидел в большой ванне, предпочтительно в компании друзей, но это нужно было только для того, чтобы раскрылись поры кожи.
Как только человек выходит из ванны, его хорошенько смазывают ароматным маслом. В нем он маринуется несколько минут, а потом масло соскабливают с кожи вместе с грязью, отмершим эпидермисом и всем, что нарушает чистоту.
Сам скребок называется стригиль (strigilis). Это тупое изогнутое медное лезвие, с которым мог бы управиться и сам омываемый, но в идеале стригиль используется слугой или симпатичной рабыней. До нас дошло множество экземпляров хорошо сохранившихся стригилей, потому что их часто символически хоронили с покойным.
Сергий поразмышляет об этом позже, когда в чистой тунике будет подниматься еще выше по Целийскому холму, туда, где его ждет последняя работа на этот вечер. И на сей раз весьма приятная. Госпожа Эппия устала спать одна, пока ее муж-аристократ путешествует, сопровождая легкого на подъем императора Адриана. Зная, что его жена может заскучать, муж поставил у ее дверей охрану. Однако, как заметил поэт Ювенал: «Слышу и знаю, друзья, давнишние ваши советы: «Надо жену стеречь, запирать на замок». Сторожей-то как устеречь?»
За щедрое вознаграждение Сергий переночует с этой дамой. Что же такого она видит в нем, удивляется он, позволяя называть себя «мясом для гладиатора»? Его лицо все в синяках, а черты его искажены, на лбу на всю жизнь остался след от шлема. У одного глаза борозда – след от старой раны, а на руке – свежая и кровоточащая.
Но не стоит удивляться – как говорит Ювенал, «все ж гладиатор он был и, стало быть, схож с Гиацинтом. Стал для нее он дороже, чем родина, дети и сестры, лучше, чем муж: ведь с оружием он!»
[77]
Гермес – Марсова племени утеха,
Гермес может по-всякому сражаться,
Гермес – и гладиатор, и учитель,
Гермес – собственной школы страх и ужас…
Гермес – жен гладиаторских забота,
Гермес с бранным копьем непобедимый,
Гермес грозный своим морским трезубцем,
Гермес страшный и в шлеме под забралом,
Гермес славен во всех деяньях Марса,
Гермес вечно един и триединый.
Марциал. Эпиграммы, 5.24
Пятый час ночи
(23:00–00:00)
Паразит возвращается с ужина
Льщусь на обед у тебя,
мне стыдно, Максим, но льщусь я.
Марциал, Эпиграммы, 2.18
Уже поздно, и луна восходит над крышами, когда паразит возвращается домой. В одной руке он несет узел с обеденной одеждой, а в другой – мешок с добычей – объемный сверток с закусками и разнообразными деликатесами. Его называют «Селий Губка», и сейчас, хорошенько поев и выпив вина, Селий задается вопросом, действительно ли это такое уж оскорбление.
Допустим, он и впрямь паразит – это слово происходит от греческого para sitos, что значит всего-навсего «сотрапезник». Верно, что остальные на ужине смотрят на него свысока, потому что, как флейтистки и гладиаторы, он не столько гость, сколько элемент развлекательной программы. Никто не приглашает на обед скучного паразита; Селий должен отработать еду с помощью остроумия, он должен сыпать остротами и цитировать изящную поэзию. Он должен затмить других за столом своими манерами и изобретательностью, и все это должно казаться абсолютно неподготовленным и естественным.
Разве это не искусство? Не профессия? Селий бредет по дороге и размышляет. Что ждет неподготовленного моряка? Он утонет. Плохо тренировавшийся солдат будет быстро убит. Художник, скульптор, которым не хватает навыков и подготовки, не найдут заказчиков. Они умрут с голоду из-за отсутствия работы. Так и с паразитом: если его не пригласят на обед люди, которые ценят его болтовню, ему приходится голодать.
В самом деле, мастерство Губки превосходит таланты какого-нибудь художника или поэта. Поэт может провести несколько дней или недель, не создавая приличных эпиграмм, художник может на время отложить кисти в ожидании заказов. А вот если Селий не будет совершенствовать своих навыков, практиковаться день и ночь, чтобы всех превосходить мастерством, то без ежедневного применения его искусство погибнет, да и он вместе с ним. При всем при этом, Селий должен признать с содроганием в сердце: сегодня он явно не был на высоте.
Будь проклят этот Манид и его ужасное чувство юмора! Селий называет Манида другом только потому, что ужинал вместе с ним у других людей и уже однажды гостил у него самого.
А как заметил писатель Лукиан
[78]:
…никто своего врага или незнакомого и даже малознакомого человека не пригласит к обеду; полагаю, нужно сначала сделаться другом, чтобы разделить возлияния, стол и таинства этого искусства. Я, по крайней мере, часто слышал, как люди говорят: «Что это за друг, который не ест, не пьет с нами», – очевидно, они считают верным другом лишь того, кто делит с ними еду и питье.
Лукиан. «Паразит», 22
[79] Вчера после полудня в банях Траяна Селий случайно встретил Манида, беседовавшего с приятелем. Прозвучало слово «Кирена» – и Селий тут же ухватился за эту возможность.
– Кирена? Великолепное экзотическое место! Вы там бывали? Сколько всего удивительного можно рассказать об этом великом городе! Ах, Африка – ex Africa aliquid semper novi… Оттуда всегда приходит что-нибудь новое… Вы бы поразились, услышав то, что я узнал о Кирене…
Эти речи позабавили Манида, и он пригласил Селия на ужин на следующий день:
– Там вы сможете нам рассказать о ней все, что знаете.
Взволнованный Селий немедленно принял приглашение и при первой же удобной возможности раскланялся, бросившись из бань Траяна в библиотеку Траяна, что у подножия Эсквилинского холма, чтобы узнать как можно больше о Кирене. В действительности Селий почти никогда не покидал пределов Рима. От деревенского воздуха у него сенная лихорадка.
