— Просто интересно. Видела множество детей на велосипедах — думала, ты знаешь, откуда они.
И снова мама покачала головой с совершенно пустым взглядом.
— Понятия не имею. Должно быть, приехали с того берега через мост.
— Ну да, это единственный путь сюда, на остров.
«Спасибо, что ломишься в открытую дверь», — подумала Эллен.
— Я подумываю о том, чтобы поставить у моста ворота.
Эллен вспомнила о плюще.
— От чего ты хочешь отгородиться? Все самое ужасное уже случилось…
— Тссс, не говори так, я хочу… — пробормотала Маргарета, как во сне, растягивая слова. Вместо того, чтобы продолжить фразу, она медленно подошла к дочери и провела рукой по ее длинным волосам, заложила прядь ей за ухо и стала разглядывать, не встречаясь с ней глазами. Словно бы смотрела мимо или сквозь нее.
Эллен замерла, не решаясь прервать этот заколдованный миг — опасаясь того, как отреагирует мама, когда откроется горькая правда и станет ясно, что перед ней Эллен, а не Эльза.
22 августа, пятница
Эллен, 13:00
— Они просто дети — сами не понимают, что творят, — попыталась объяснить она, однако трудно было забыть их угрожающие взгляды.
— Дети порой бывают очень злыми, — проговорил доктор Хиральго своим нежным голосом.
Если закрыть глаза, можно подумать, что это говорит женщина.
— Но тебя не ограбили?
Она отрицательно покачала головой.
— Царапины на руках заставили меня вспомнить кое о чем. Странное чувство. Такое ощущение, что меня перенесло в прошлое. Как будто вскрылась старая рана. Как по-твоему, я несу бред?
Эллен ощущала внутри холодок. Накануне она приняла две таблетки снотворного, и Маргарета с трудом добудилась ее, чтобы отправить к доктору Хиральго.
— Вовсе нет, продолжай, — подбодрил ее доктор.
— Да нет, я сама слышу. Должно быть, у меня совсем все смешалось от боли в колене.
Ее голос эхом отдавался в кафельной комнате, что заставляло лишний раз взвешивать каждое слово.
Вчерашнюю встречу она перенесла на сегодня. Хоть она и поклялась себе никогда больше сюда не приходить, однако снова сидела здесь.
Оглядев комнату, она попыталась найти, за что зацепиться взглядом. Казалось, доктор Хиральго видит ее насквозь — это было невыносимо. Она перевела взгляд с блестящих кафельных плит на черный плинтус. Ей было холодно. Ее буквально трясло.
— Было больно, как в детстве. Царапина на колене — и я плачу. Разве взрослые так себя ведут?
— Да, взрослые плачут, когда им больно. Но, может быть, тебя заставляет плакать не боль в колене, а что-то другое?
Голос его звучал твердо и убедительно.
Эллен взглянула на свое колено. Пластырь отклеился — придется поехать в аптеку и купить другой, побольше. Слезы застилали глаза, все помутнело.
— Помню, у меня были царапины на руках.
— Когда это было?
Она не ответила.
— Можно воды?
Доктор Хиральго поднялся и вышел. Вскоре он вернулся со стаканом воды, который протянул Эллен.
Она отпила глоток. Вода была теплая, с привкусом железа. В кончиках пальцев закололо. Она отпила еще глоток и попыталась глубоко вздохнуть.
— Почему ты так боишься вспоминать прошлое?
— Потому что это больно.
— Что именно причиняет тебе боль?
— Все. Все, что связано с Эльзой, вызывает у меня чувство вины. Расскажи я кому-нибудь тогда, что она пропала, — возможно, она осталась бы жива. Точно не помню…
Ладони у нее вспотели, сердце билось так сильно, что она думала — доктор Хиральго услышит этот стук.
— Смерть, смерть, смерть, — прошептала Эллен, не заботясь о том, что доктор смотрит на нее, широко раскрыв глаза от удивления.
— Что ты сказала?
Трудно было определить его возраст. Кожа у него была одинаково гладкая на лбу и на макушке, почти лишенной растительности. Немногочисленные темные волосы обрамляли лысину изящным ухоженным венком.
— Ничего.
Она несколько раз мучительно сглотнула.
— Рассказывай.
Сперва она заколебалась.
— «Смерть, смерть, смерть». Мне это посоветовал кто-то из многочисленных психологов, к которым я обращалась, — произносить что-то вслух, когда нахлынут воспоминания. Иногда такое чувство, словно открыли кран, и мне не хватает воздуха — как будто тону. Я пытаюсь это остановить.
Доктор Хиральго постучал указательными пальцами друг о друга, потом поднес их ко рту. Теперь он смотрел ей прямо в глаза.
— Ты пытаешься остановить паническую атаку. Получается?
— Иногда. Я где-то прочла, что Астрид Линдгрен на старости лет начинала так все свои разговоры с сестрами. Чтобы одним махом проговорить все мрачное, а потом упоминать только хорошее.
— Любопытно, — он чуть заметно улыбнулся.
Пожалуй, он начинал ей нравиться. Такой непредсказуемый. Когда она ждала, что доктор скажет что-нибудь нравоучительное или осуждающее, из его маленького рта, скрытого под черными усиками, вылетало нечто своем другое, совсем не академическое. Он не пытался поставить ей диагноз. Он видел ее насквозь. Видел Эллен.
— Я записала кое-какие сны.
Она достала блокнот из сумочки, лежавшей рядом со стулом, на котором она сидела.
— Это наверняка ничего не даст — просто водоворот всяких странных мыслей.
— Расскажи, что за сны?
Эллен нервно перелистала блокнот.
— К примеру, сегодня ночью мне снилась вода — и масса купающихся людей.
— Им было весело?
— Не то чтобы очень, — ответила она и пожала плечами так, что заныли ребра.
— Ты чувствовала, что тоже хочешь искупаться, но тебе не разрешают?
— Даже не знаю. Иногда вода становилась черной и совсем мутной. Словно мое внимание перемещалось с купающихся на заросшую тиной воду, или что там это было.
Она снова пожала плечами, словно пытаясь представить ситуацию обыденной, и протянула ему блокнот.
— Даже не знаю. Это было так странно. Но мне этот сон снится далеко не в первый раз.
— Попробуем приложить это к реальности. Существуют ли такие ситуации, где ты чувствуешь, что тебе не разрешается участвовать?
Некоторое время она размышляла.
— Знаешь, у меня все время такое ощущение, что я нахожусь где-то на периферии собственной жизни.
Эллен остро ощутила, как трудно далась ей эта фраза. Внезапно захотелось плакать.
