– Вы забываете, сын мой, о необыкновенных обстоятельствах, связанных с ранними годами жизни вашей сестры. Среди нашей католической знати немало таких людей, которые предпочли бы, чтобы в жилы их была влита черная кровь изгнанных из страны мавров или объявленных вне закона евреев, нежели кровь той, которая…
Тут он что-то таинственно зашептал, отчего донья Клара вздрогнула, охваченная отчаянием и горем, а сын ее в гневе вскочил с места.
– Не верю я ни одному вашему слову, – раздраженно воскликнул он, – вы хотите, чтобы моя сестра приняла монашество, и поэтому поверили в эту чудовищную выдумку, да еще вдобавок сами распространяете эти слухи.
– Сын мой, умоляю тебя, не забывайся! – воскликнула донья Клара, вся дрожа.
– Не забывайтесь и вы, сеньора, и не приносите вашу дочь в жертву ни на чем не основанной и невероятной выдумке.
– Выдумке! – повторил отец Иосиф. – Сеньор, я прощаю вам ваши нелепые мысли касательно меня самого, но позвольте напомнить вам, что снисходительность моя ни в какой степени не распространяется на оскорбление, которое вы наносите католической вере.
– Досточтимый отец, – сказал перепуганный Фернан, – на целом свете нет человека, который бы столь ревностно исповедовал католическую веру, как я, и вместе с тем который бы был так ее недостоин.
– Последнему я готов поверить, – сказал священник. – Согласны ли вы с тем, что все, чему учит святая церковь, истинная правда?
– Ну, разумеется, согласен.
– Раз так, то вы должны согласиться, что острова на Индийских морях особенно подвержены влиянию дьявола.
– Соглашаюсь, если церковь требует, чтобы я этому поверил.
– И что дьявол околдовал своими чарами тот самый остров, на котором в детстве потерялась ваша сестра?
– Не понимаю, из чего это следует, – сказал Фернан, внезапно выступая в защиту этой посылки сорита.
– Не понимаете, из чего это следует! – повторил отец Иосиф, крестясь. – Excaecavit oculos eorum ne viderent
[97], но для чего же мне попусту расточать на тебя латынь и логику, если ты не способен уразуметь ни того, ни другого? Запомни, я прибегну к одному только неопровержимому доводу: тот, кто не соглашается с нами, тот против нас. Инквизиция в Гоа знает, сколь истинны мои слова, и пусть кто-нибудь попробует сказать, что это не так!
– Только не я! Только не я! – воскликнула донья Клара, – и уверена, что и не этот упрямец. Сын мой, заклинаю тебя, поторопись проникнуться верой во все то, что тебе говорит святой отец.
– Я и без того тороплюсь, – ответил дон Фернан тоном человека, которого заставляют глотать что-то невкусное, – только вера моя задохнется, если вы не дадите ей времени, чтобы все это проглотить. Ну а насчет того, чтобы оно переварилось, – пробормотал он, – так уж это будет, когда Господь приведет.
– Дочь моя, – сказал священник, который отлично умел выбрать mollia tempora fandi
[98] и понимал, что мрачный и раздраженный Фернан на большее сейчас уже не способен, – дочь моя, довольно, нам следует быть очень осторожными, ведя за собою тех, кто спотыкается на пути благодати. Молитесь вместе со мной, дочь моя, дабы у сына вашего открылись глаза на то, сколь славно и сколь блаженно призвание его сестры ступить на стезю, ведущую в обитель, где безграничная щедрость божественной благодати возвышает счастливых избранников над всеми низменными и суетными заботами, над разными мелкими и суетными слабостями, которые… Гм!.. кое-какие из этих слабостей, признаться, одолевают сейчас и меня самого. Я так много говорил, что совсем охрип, а ночью было так душно, что я совершенно измучался, и поэтому не худо бы подкрепиться крылышком куропатки.
Донья Клара сделала знак слуге, и был принесен поднос с вином и такой куропаткой, что французский прелат заказал бы себе, вероятно, вторую порцию, несмотря на свой ужас перед toujours perdrix
[99].
– Посмотрите, дочь моя, до чего же меня извели эти пагубные пререкания, право же, поистине я могу сказать: «ревность по доме твоем снедает меня».
– Ну, так вы скоро рассчитаетесь с этой ревностью к дому, – пробормотал, уходя, Фернан.
И, перекинув через плечо плащ, он удивленно посмотрел, с какой легкостью священник расправляется с крыльями и грудкой своей любимой дичи, попеременно то шепча назидательные поучения донье Кларе, то делая какие-то замечания по поводу того, что в кушанье недостает душистого перца или лимона.
– Отец мой, – сказал дон Фернан, который вернулся и стоял теперь перед ним, – отец мой, у меня к вам просьба.
– Буду рад, если смогу ее удовлетворить, – ответил священник, переворачивая объеденные кости, – только тут одна ножка осталась, да и ничего почти нет на ней.
– Я совсем не об этом, – улыбаясь, сказал Фернан, – я хочу попросить вас, чтобы вы не возобновляли разговора о монастыре с моей сестрой до тех пор, пока не вернется отец.
– Ну разумеется, разумеется. Ах, подходящее вы время выбрали, чтобы меня просить, знаете, что никак я отказать не могу в такую минуту, когда сердце мое согрелось, и смягчилось, и разомлело от… от… от всех доказательств вашего искреннего раскаяния и смирения и всего, на что только могли надеяться, чего могли хотеть и благочестивая матушка ваша, и ваш ревностный духовник. Право же, меня все это трогает… эти слезы… не часто мне доводится плакать, но разве что в таких случаях, как этот, и тогда-то уж я проливаю слезы и мне приходится пополнять эту трату…
– Так не выпить ли вам еще вина? – предложила донья Клара.
Отец Иосиф налил себе еще один бокал.
– Спокойной ночи, отец мой, – сказал дон Фернан.
– Да хранят вас все святители, сын мой. До чего же я устал! Я просто изнемогаю от этой борьбы! Ночь такая душная, что тянешься к вину, чтобы только утолить жажду, а вино возбуждает, и тогда надо бывает поесть, чтобы смирить его вредоносное пагубное воздействие, еда же, в особенности куропатка, блюдо горячее и возбуждающее, снова требует вина, чтобы возбуждение это улеглось или хотя бы уравновесилось. Заметьте, донья Клара, я говорю с вами как женщиной образованной. Есть возбуждение и есть поглощение, причины их многообразны, а последствия, такие как… ну да не стоит сейчас говорить об этом.
– Досточтимый отец, – промолвила восхищенная донья Клара, нимало не догадываясь, из какого источника льется все это красноречие, – я побеспокоила вас для того, чтобы попросить вас об одном одолжении.
– Говорите, и просьба ваша будет исполнена, – сказал отец Иосиф; приняв гордый вид и словно изображая собою Сикста, он выдвинул ногу вперед и приготовился слушать.
– Я просто хочу знать, все ли жители этих мерзких индийских островов будут прокляты навеки?
