Книга Мельмот Скиталец, страница 152. Автор книги Чарлз Роберт Метьюрин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Мельмот Скиталец»

Cтраница 152

– Голодать нам не придется, – сказали окрыленные надеждою дети.

– Думаю, что нет, – вздохнул Вальберг.

Жена его, хорошо знавшая Испанию, не проронила ни слова.

Глава XXVIII
…Это мне
Они поведали под страшной тайной.
На третью ночь я с ними был на страже.
Шекспир

В то время как они еще говорили, послышался осторожный стук в дверь – так друг стучится в дом, где случилось несчастье. Эбергард встал, чтобы открыть дверь.

– Постой, – сказал Вальберг, словно обо всем позабыв, – а где же слуги?

Тут он вдруг все вспомнил, горько усмехнулся и сделал сыну знак пойти открыть дверь. Это был все тот же добрый священник. Он вошел и в молчании опустился в кресло. Никто не заговорил с ним; о них поистине можно было сказать дивными словами одной из книг: «Не было ни языка, ни речи, но были голоса, которые они слышали и понимали». Почтенный священник гордился тем, что знает все догматы католической веры и в точности исполняет все церковные правила. К тому же он усвоил особого рода монастырское безразличие, некий освященный церковью стоицизм, который служители ее почитают за победу благодати над человеческими страстями, в то время как в действительности это обусловлено особенностью их профессии, которая отрицает как самое человеческую природу, так и все ее устремления и узы. И, однако, когда он сидел среди этой убитой горем семьи и после того, как, посетовав на сырую погоду, напрасно старался отереть ту влагу, которая, по его словам, проступила у него на щеках, он не выдержал и, дав волю чувствам, возвысил голос свой и заплакал.

Однако пришел он к ним не только для того, чтобы плакать. Узнав о планах Вальберга и его семьи, прерывающимся от волнения голосом он обещал сделать все от него зависящее, чтобы помочь им. Перед тем как уйти, он сказал, что прихожане его собрали небольшую сумму в помощь несчастным и что он не может найти лучшего применения этим деньгам, чем оставить их здесь; тут он выронил из рукава туго набитый кошелек и поспешно ушел.

Только наутро семья легла спать, но спустя несколько часов, в течение которых никому, однако, уснуть не удалось, все они поднялись с постелей. День и вечер этот и все три последующих дня они стучались в каждую дверь, где только могли сыскать ободрение или какую бы то ни было работу, и каждый раз священник старался всеми силами им помочь. Но обстоятельства снова сложились неблагоприятно для семьи Вальберга, которая, как видно, родилась под несчастной звездой. Они были в этой стране чужеземцами, и никто из них, за исключением матери, помогавшей им изъясняться, не знал испанского языка. Это очень мешало им: почти все их усилия получить какие-то уроки оказались напрасными. К тому же они были еретиками, и одного этого было достаточно, чтобы в Севилье им всюду сопутствовала неудача. В некоторых семьях, куда они обращались, самым серьезным образом обсуждалась красота обеих их дочерей, а в других – красота их сына как препятствие к тому, чтобы взять кого-либо из них в услужение; в третьих воспоминание о роскоши, в которой они прежде жили, порождало у завистливой посредственности низменное и злобное желание унизить и оскорбить их отказом, для которого не могло быть никакой другой причины. Не зная устали и не падая духом, они каждый день делали все новые и новые попытки, обращаясь за помощью в каждый дом, куда им все же удавалось войти, и во многие дома, где им отказывали, даже не открыв дверь. А возвращаясь домой, они каждый вечер подсчитывали все уменьшавшиеся запасы, делили между собой скудную трапезу, прикидывали, как умерить свои потребности подстать убывающим средствам, и каждый улыбался, говоря с другим о завтрашнем дне, и плакал, стоило только подумать о нем наедине с собою. Записи в дневнике, который ведет нужда, всегда бывают мучительно однообразны: один день как две капли воды похож на другой. Наступил, однако, день, когда была истрачена последняя монета, съеден последний ужин, исчерпан последний источник и потеряна последняя надежда и когда друг их священник, обливаясь слезами, признался, что ничем уже не может помочь им, кроме как своими молитвами.

В этот вечер семья сидела в каком-то оцепенении, охваченная глубоким унынием. И вдруг престарелая мать Вальберга, которая за все последние месяцы не произнесла ни одного слова и выражалась только невнятными междометиями, да и вряд ли могла отдать себе ясный отчет в том, что происходит вокруг, – с каким-то нечеловеческим напряжением, которое возвещает о том, что усилию этому суждено стать последним, подобно той яркой вспышке, которая знаменует близость конца, обратившись к своему мужу, громко вскричала:

– Тут что-то неладно, зачем это они привезли нас сюда из Германии? Могли бы дать нам спокойно умереть там; они, видно, привезли нас сюда, чтобы посмеяться над нами. Вчера вот (в памяти ее; должно быть, смешались дни благоденствия семьи и наступившей вслед за тем нищеты) – вчера они одевали меня в шелка, и я пила вино, а сегодня они дают мне эту черствую корку, – тут она швырнула на пол кусок хлеба, который составлял ее долю в их жалкой трапезе, – тут что-то неладно. Я поеду назад в Германию, да, поеду, – повторяла она.

И она действительно встала с кресла и сделала три-четыре ровных и твердых шага; никто даже не пытался подойти к ней.

Вслед за тем силы ее, как физические, так и душевные, совсем ослабели; она шаталась, что-то невнятно бормотала, повторяя все время: «Я знаю дорогу… я знаю дорогу… Если бы только не было так темно… Это не так уж далеко… я совсем уже близко от дома!» Тут она упала к ногам Вальберга. Все кинулись к ней и подняли… уже бездыханный труп.

– Благодарение Господу! – воскликнул ее сын, глядя на похолодевшее тело матери.

И когда так вот извращается самое сильное в природе чувство, когда хочешь смерти близких, тех, за кого при других обстоятельствах ты отдал бы жизнь, тот, кто все это пережил, начинает думать, что единственное зло в нашей жизни – это нужда и что все силы нашего разума должны быть направлены на то, чтобы избавиться от нее. Увы! Если это действительно так, то для чего же в нас бьется сердце, для чего в нас горит дух? Неужели вся сила нашего разума и весь пыл наших чувств должны быть потрачены на то, чтобы найти способ, как избавить нас от мелких, но мучительных терзаний, причиняемых повседневной нуждой? Неужели та искра, которую зажигает в нас Господь, должна быть употреблена на то, чтобы разжечь охапку дров и отогреть наши пальцы, окоченевшие в нищете?


– Простите меня за это отступление, сеньор, – сказал его новый знакомец, – но мне стало что-то тягостно на душе, и я должен был его сделать. – И он стал продолжать свой рассказ.


Вся семья собралась вокруг покойницы. Погребение, совершившееся на следующую ночь, могло бы привлечь к себе внимание большого художника. Покойная была еретичкой, и ее нельзя было хоронить на освященной земле; поэтому родные, озабоченные тем, чтобы не оскорбить ничьих чувств и не привлекать внимания к своей религии, были единственными, кто присутствовал при погребении. В небольшом закоулке позади их убогого жилища сын вырыл для матери могилу, а Инеса вместе с дочерьми опустили в нее мертвое тело. Эбергарда при этом не было – все с надеждой думали, что он занят поисками работы, и светил им младший сын, который, глядя на все это, только улыбался, как будто перед ним был спектакль, разыгранный, чтобы его развлечь. Каким ни был тусклым падавший на них свет, он озарял лица всех и позволял видеть, сколь различные чувства они выражали. На лице Вальберга было суровое и страшное торжество: он радовался тому, что его мать избавлена от всех бедствий, которые ее ожидали; лицо Инесы во время этой безмолвной и неосвященной церемонии выражало горе, смешанное с ужасом. Дочери ее, бледные от горя и от страха, тихо плакали; но слезы перестали литься, и все мысли приняли совершенно иное направление, когда свет этот озарил еще одну фигуру, неожиданно появившуюся среди них у самого края могилы: то был отец Вальберга.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация