Я насторожился. Что за ювелир? Передо мной стоял почти полный стаканчик коньяка, но почему-то захотелось крови.
— И за сына старого Шнайдера не пошла, хоть он такой хороший юнгерман
[18].
Кулаки под столом сжались сами собой.
— И ни разу не пошла с гелибе
[19] на шпацир
[20]. — А вот это правильно, по-моему. — Не-е-ет, она всю жизнь надрывалась, шоби Тесей стал приличным человеком. И шо?
— Что?
Я не утратил умения вовремя подавать реплики тете Песе. Вероятно, сказывались годы тренировок.
— Он таки вырос хороший и красивый юнге. И вот ты его увидел! И теперь хочешь ехать обратно, чтобы гулять со всякими биксами и пить шмурдяку!
Что?!
— Я никуда ехать не собираюсь!
Но тетя Песя уже закусила удила:
— И теперь ты смотришь на меня своими бесстыжими зенками и говоришь, что плевать ты хотел на его молодые слезы.
— Это неправда, тетя Песя.
— Хорошую моду себе взял — бросать родных детей!
— Я его не бросаю!
— Ой, не делай мне мозги, шлимазл. Через таких, как ты, родина таки может стать матерью. Фира Зильберштейн уже полдня бегает по городу и говорит за тебя.
Эта старая идиотка еще жива?
— Что она говорит?
— Вей зи мир!
[21]. Она базлает, что ты собрал вещи и хочешь драпать, как жулик с привоза.
Слова у меня внезапно кончились, так что я обиженно уставился на тетю Песю в поисках аргументов. Конечно, мое возмущенное лицо ее не убедило.
— Что вылупился? Мне до сраки твои сини очи! Бонвояяяяж!
Пришлось наконец грохнуть кулаком по столу.
— Тетя Песя, где вы наслушались этих глупостев… тьфу… этой туфты? Ваша Фира Зильберштейн всю жизнь врет, как зеленая лошадь. Я никуда не еду! Понятно? — Я перегнулся через стол и ткнул пальцем ей в нос. — Я остаюсь жить в Ламосе! Ясно? У меня здесь сын и любимая женщина. И что бы она там себе ни думала, мы поженимся и будем вместе растить нашего сына. Повторить?
— Ну, зачем же повторять? — Совершенно нормальным голосом сказала тете Песя. — Я не глухая. Я так Фире и сказала, что она брешет, а я на ее мнение даже не высморкаюсь. Чего ждешь? — Она взяла свой коньяк и строго посмотрела на меня: — Когда остынет?
Ну разве есть в Ламосе женщина, красивее тетя Песи, особенно, когда она, лихо опрокинув в себя сто грамм, отирает почти гусарские свои усы? Я засмотрелся и забыл выпить вместе с ней.
А тетя Песя все той же твердой походкой шла к калитке:
— И кто там дерибанит в парадное? Открываю уже, имейте терпение.
За калиткой стояли Янис с Георгиусом, все еще в черных костюмах и белых рубашках.
— Тетя Песя, мы пришли набить Ясону вывеску, — сказал Яшка.
Уперев кулак в крутой бок, мадам Фельдман окинула их критическим взглядом, а затем, высунувшись на улицу, молодецки гаркнула:
— Дер шкним
[22]! Если хотите что-то наблюдать из жизни, зайдите к нам во двор. Сейчас здесь будет, с чего посмеяться. Ну давайте, — обратилась она уже к братьям — начинайте уже идти.
Они действительно пошли и остановились только возле стола. Я поднялся им навстречу и поднял в воздух руки в извечном жесте «гитлер капут»:
— Я даже сопротивляться не буду.
Братья Ангелисы некоторое время размышляли. Вероятно, они пришли к одному и тому же выводу, потому что Яшка вытащил из-под пиджака две потрепанных толстых тетради в клеенчатых переплетах, а Гришка поставил рядом непочатую бутылку коньяку. Взглянув на этикетку, я не удержался от вздоха: опять «Колхида».
— Это на всякий случай, — пояснил Гришка.
— А это мама велела тебе отдать. Она сохранила, — Яшка кивнул на тетради, и у меня перехватило горло.
Записи отца, которые он вел последние лет десять. Какой листригон не мечтает найти «Черного принца» — легендарный корабль гипербореев, затонувший у входа в бухту Ламоса еще в первую войну? Он вез войскам, осадившим Херсонес, тулупы, теплые подштанники и золотые монеты для выплаты армии жалования за три месяца войны. Стоимость утопленного сокровища по слухам колебалась от двухсот фунтов золотом до двух миллионов, чего уж мелочиться.
Полторы тетради были исписаны убористым мелким почерком: рассказы «очевидцев», замеры глубин, направления и скорость придонных и верховых течений, состав осадочных образования на дне. Колонки цифр, картинки с дотошно вырисованной береговой линией, стрелки, линии…
Мои записи занимали всего пять страниц и начинались словами: «Папа, я найду «Черного принца». Вот так. У меня в Ламосе осталось слишком много обязательств, чтобы я уехал отсюда.
Я принес из дома еще два стула и указал на свободные места братьям Ангелисам:
— Добро пожаловать.
Тетя Песя выпила с нами последнюю стопку и встала из-за стола, степенно оправляя халат:
— Значит, так! Не орать, как пьяные биндюжники… — Конечно, это относилось к братьям. — … не драться, даже друг с другом. А спать идите на баркас. Я не хочу всю ночь наслаждаться вашим могучим хропен
[23].
Так мы и сделали. Часов пять спустя любопытная молодая луна над спящей Чембаловкой наблюдала странную картину: по улице Башенной на задних лапах шел, покачиваясь, небольшой Змей Горыныч. Его правая голова время от времени предлагала:
— А пойдемте-ка к дамам.
— Но сначала выпьем еще, — возражала левая голова, в то время как средняя довольно раздраженно рявкала:
— Тихо, ша! Мы идем баиньки.
Уже раздев и уложив сморенных бурными впечатлениями дня братьев Ангелисов на одном большом спальном мешке, я еще некоторое время сидел возле лампы, листая пожелтевшие страницы тетрадей и старательно вчитываясь в местами растекшиеся строчки.
Во всяком случае, мне будет чем заняться, чтобы не сойти с ума, когда Медея в очередной раз пошлет меня в «пешее эротическое» или «мимо окон с пестнЯми».
ГЛАВА 11
МЕДЕЯ
Солнечные жаркие дни слипались и таяли, как переваренные яблочные дольки в золотистом сиропе. Нарядные флажки с центральной площади и набережной так и не убрали, и цветы к памятнику все несли и несли, хотя и в значительно меньшем количестве, но Ламос полностью погрузился в суетливые будни с грузовыми фургонами, проезжающими через город с четырех до шести утра, с катерами, высаживающими на пристань новые партии бледных туристов, с гулом моторов рыбацких лодок, снующих по бухте, словно беспокойные стерлядки.
