Разложив свитер на кровати, я покачала головой: плотно связанный, тяжелый, как кольчуга, он уже не налезет на Ясона, хоть и вязался с запасом. Кто же знал, что мой парень вымахает еще на полголовы вверх и станет шире в плечах раза в полтора. А вот в поясе остался почти, как был. Многие женщины позавидуют.
Прошли годы, когда я распускала и перевязывала полотно, словно Пенелопа, пытаясь обратить время вспять. Теперь у меня есть для этого причина — надо будет удлинить рукава, расширить в груди. Где-то у мамы еще хранятся остатки той пряжи. Завтра попрошу.
А пока я сгребла темное полотно в охапку, уткнулась у него лицом и тихонько заплакала. Как ни странно, слезы принесли облегчение, а вслед за ними пришел сон.
— Медея… Медея, просыпайся.
Все еще прижимая к себе не подаренный свитер, я села на постели и, сонно жмурясь, уставилась на маму.
— Что? Что случилось?
Она поспешила успокоить меня:
— Все хорошо. Вернулись. Ясон привез Яшку с Гришкой и даже лодку их на буксире притащил. Слава Богу!
— Слава Богу! — Я перекрестилась вслед за мамой. — Надо Тесея забрать.
— Уже сходила за ним. Сидит внизу, мультики смотрит. А братьев пока не жди. Они, как на берег ступили, так сразу всей ватагой завалились к Спиридону. Хоть мокрые и холодные — им все равно. И Ясон твой с ними, конечно. — Мама взяла у меня из рук свитер и тихо рассмеялась, сворачивая его. — Ты бы его видела. На причал сошел на полном ходу, словно с трамвая. Хотя и наши балбесы тоже фасон держали. Кругом все от счастья плачут, а эти делают вид, что ничего и не случилось, словно в лавку за папиросами сгоняли да обратно вернулись. Так что до утра будут в таверне песни орать и плясать. Отец сказать, что Яшку с Гришкой завтра побьет, а пока пусть отдыхают. Услышала Богородица наши молитвы. — Она ласково погладила меня по щеке теплой ладонью. — Все наши мужчины живы.
ЯСОН
Веки уже не то что слипались, они казались приклеенными друг к другу. Если учесть, что не спал я больше суток, да еще как следует промерз в море, кувшин подогретого красного, да еще с медом я позволить себе мог.
Как говорится, скупая мужская слеза дорогого стоит, а вот сопли уже значительно дешевле.
Братья Ангелисы уже спали валетом на широкой лавке у стены, чем бессовестно пользовались все присутствующие в таверне. Даже выстроилась очередь, желающая сфотографироваться с павшими героями. Мне же это больше напоминало окончание сафари и фиксацию удачной охоты белых масса
[27] на львов.
Последним сдался Ваня Андруцаки. Когда на пороге таверны возникла его жена Степанида, большая молчаливая женщина, он внезапно обмяк и начал медленно оседать на пол. Степанида спокойно подхватила его под руку, закинула на закорки и двинулась к выходу. Со спины она была похожа на средних размеров гориллу с детенышем-переростком за плечами.
— Вот это женщина, — завистливо вздохнул кто-то рядом со мной.
— Да уж. — Согласился я.
Как ни странно, у меня еще хватило сил подняться на ноги при появлении Анастаса Ангелиса. Мы даже пожали друг другу руки. Затем вдруг отец Медеи и ее братья куда-то исчезли, а я обнаружил себя сидящим в на своей койке в каюте на своем баркасе.
От подушки вкусно пахло Меей, ее волосами и кожей. Я уткнулся носом в белую наволочку, закрыл глаза и пропал.
* * *
Проспал я, вероятно, часов двадцать, не меньше. Мышцы, конечно, болели, и шея затекла. Мокрая одежда на полу высохла и затвердела в непонятную скульптуру, но за круглым окошком умирал фиолетовый закат, шуршали волны и не было слышно ни единого человеческого голоса.
Я был дома. Мы все вернулись. Все было хорошо.
Подняться на ноги меня заставил только недостаток кофеина в организме и сосущая пустота в области желудка. Коричневая пенка в кофейнике начала вспухать вместе с первым стуком в дверь. Ждать второго я не стал:
— Иду.
На пороге стояла Медея, и у меня враз пересохло в горле. Не способный что-либо сказать, я посторонился и пропустил ее внутрь.
Как считала тетя Песя, настоящий мужик, закрыв за собой дверь, тут же должен начать приставать. Так я и сделал. И чуть не задохнулся от счастья, когда губы Медеи чуть приоткрылись мне навстречу.
— Кофе хочешь?
Я уже нес ее к постели.
— Я поужинала.
— Тебя искать не будут?
— Мама знает, где я.
Мои руки уже торопливо шарили по ее телу, сражаясь с кнопкой и молнией на джинсах.
— А отец?
— А с отцом будешь сам разговаривать, если захочешь.
Конечно, захочу! Но потом, позже. Только не сейчас.
Уже откуда-то из горячей темноты до меня долетело:
— Ясон, я хочу сейчас.
Нет, моя красавица. Я не стану торопиться. Я ждал восемь чертовых лет, и если ты думаешь, что я не захочу как следует попробовать тебя на вкус, то сильно ошибаешься.
Сладкая, как мед. Терпкая, как вино. Моя Медея.
* * *
— Мне пора идти.
Страшно было представить, что эти теплые руки на моей шее сейчас разомкнутся, а дыхание, которое щекочет щеку, без следа растворится в воздухе. Я крепче притиснул к себе еще сонную Медею.
— Куда ты?
— Домой. — Я обиженно засопел, и она закатила глаза. — Я не могу здесь остаться.
— Очень даже можешь.
Я чуть не сказал, что она может остаться здесь навсегда. Здесь, со мной, в этой постели на всю оставшуюся нашу жизнь. Или хотя бы на восемь лет, пока мы не наверстаем упущенное.
Тогда можно будет и встать. Чтобы поесть или еще зачем-нибудь.
Медея не стала спорить, просто поцеловала меня в кончик носа и улыбнулась:
— Я не могу. Ты сам знаешь, почему.
Правильно, я знал. Эта причина, самая важная из всех возможных, ждала свою маму дома.
— Тесей уже знает, что ты его отец.
— Ты сказала? — У меня дыхание перехватило.
— Не успела, если честно, — Медея смущенно взглянула на меня сквозь золотые волосы. — Об этом уже весь город гудит. Так что, готовься, папаша.
Папаша — это звучит гордо. Я самодовольно ухмыльнулся, наблюдая, как моя женщина шарит по постели в поисках своего белья.
— Отвернись, бесстыжий.
— Не могу, Медея. Не прячься. Дай посмотреть. Много я чего красивого в жизни видел?
Она русалочьим движением откинула волосы назад и завела руки за спину, чтобы застегнуть лифчик:
— Нравится?
