Горло вдруг сжалось от сдержанного рыдания. Судя по длине цепочки, на Южнобережное шоссе выехала половина Ламоса. Почти сразу я нашел глазами Ламосский маяк, затем огонь, зажженный на башне Чембало, крошечные искры костров, разведенных в скалах у входа в бухту.
Именно туда нес меня поток. К моему дому.
ЭПИЛОГ
ЯСОН
Сегодня сва-,
Сегодня свадьба
В красивом саду,
В красивом саду.
Перед моими глазами мерно покачивался упитанный лошадиный круп.
Белую кобылу вел под уздцы Ваня Андруцаки. Сбруя позвякивала бубенчиками, ветерок играл с красными шелковыми кисточками, украшавшими упряжь. Под красным кожаным седлом вместо попоны был положен шелковый анатолийский ковер, и его концы спускались почти до земли.
Сегодня расста-,
Сегодня расстается
Мать с дочерью,
Мать с дочерью.
Бузука в руках Леонидаса взвизгнула особенно отчаянно, лошадка дернула головой и остановилась. Ваня воспользовался заминкой, чтобы посадить в седло нового пассажира — лохматого черноволосого парнишку сменила белокурая девочка в пышной юбке и вышитом бархатном переднике.
Такие же передники были повязаны поверх платьев у всех идущих в процессии женщин. Белые полотняные платья. Белые же, богато вышитые жилеты и красные передники — дефина
[39], которую в Ламосе и Херсонесе надевали в праздник все женщины, независимо от текущей в их жилах крови, ахейской или листригонской.
Жених, неве-,
Жених, невесту люби,
Ее не ругай,
Ее не ругай.
А женихом как раз был я. Слава Богу, надевать фустанеллу
[40] мне не пришлось. У нас, как и на островах, мужчины носят враку. Белая рубашка, черные куртка и штаны, сапоги до колен из мягкой, как лайка, черной кожи — единственным ярким пятном в моем костюме выделялся алый шелковый кушак. Его тяжелый конец хлопал меня по колену, словно подгоняя идти быстрее.
— Не бежи так шустро, Ясон, — одернула меня тетя Песя. — Гуляй постепенно. Не мешай людям впечатляться.
— Та що ви його все смикаэться, мадам Фельдман? Яко вже Ясон виришил одружитися, його тепер и танком не зупиниш, — раздался голос чуть дальше за спиной, где под руку с Костасом Спитакисом плавно плыла Оксана.
Еще месяц назад за подобное замечание Оксане громогласно предложили бы поцеловать тетипесин тухес, но теперь, после того как в ночь моего достопамятного отплытия с Моней Каплуном, Оксана подняла на ноги весь Ламос и вывела автолюбителей на трассу, ей позволялось многое.
Как бази-,
Как базиликом на земле
Ею любуйся,
Ею любуйся.
Наконец на вершине горы показался дом Ангелисов и увитая виноградом арка перед ним. На пороге собственного дома, засунув руки под такой же красный, как у меня, кушак стоял Анастас Ангелис. За его спиной возвышались два сына — Янис и Георгиус.
— Ишь, красавцы какие, — пробормотала тетя Песя. — И не скажешь, что обормоты. Кто их не знает, решит, что приличные люди.
Женщин видно не было. Ну, это понятно. Невеста с подругами и ближайшими родственницами сейчас должна была сидеть в доме под цветочной гирляндой. Перед ней на вышитом полотенце лежали семь свадебных караваев, а рядом стоил свадебный флаг — ветка с пятью концами, увенчанными яблоками и шелковыми кистями.
И еще неизвестно, как долго мне придется уговаривать мужчин Ангелисов отдать мне в жены свое сокровище — девушку, чьи волосы сияют, словно Золотое руно. Медею.
И ничего не значит, что позади целая неделя, когда пелись свадебные песни, и невеста со своими братьями танцевала сиртос
[41] у порога своего дома. Что Медея уже разломила присланную мной лепешку и приняла золотые нити, которые в день венчания должны украсить ее голову. Неважно даже, что приданое невесты целиком и полностью перевезли в недавно отремонтированный дом Шнайдеров, наш новый дом.
Сегодня Анастас Ангелис должен окончательно решить, достоин ли я его дочери.
Встань, гор-,
Встань, гордый орел,
Раскрой крылья свои,
Раскрой крылья свои.
Чтоб взлетела,
Чтоб взлетела куропатка
В объятия твои,
В объятия твои.
Судя по тому, как отчаянно громко звучит сейчас голос Вани, моего шафера, он с не меньшей, чем у меня, тоской думает о предстоящей нам долгой торговле. Правда, по другим причинам.
Вчера он до утра водил хоровод по улицам Ламоса, до хрипоты орал серенады под окнами пансионов и гостиниц, даже собственной жене спел «Люби меня», а сегодня был поднят на ноги на рассвете и не успел не то что опохмелиться, даже крошки в рот бросить.
Что до меня, то я совсем на пределе. За всю свадебную неделю мне не удалось не то что дотронуться до Медеи, даже понюхать ее. Ладно, сегодня последний день моих мучений. Потерплю еще немного.
Отбросив в сторону грешные мысли, я опустился на одно колено и обеими ладонями коснулся порога дома Ангелисов:
— Благослови Бог этот дом.
Поцеловал загорелую жилистую руку Анастаса Ангелиса:
— Благослови Бог опору этого дома.
У меня перед лицом возникла украшенная золотыми кольцами пухлая ручка тети Гликерии:
— Благослови Бог источник жизни в этом доме.
Теперь я мог выпрямиться и продолжать разговор, хоть и глядя на Ангелисов снизу вверх:
— Я пришел забрать у вас самое дорогое достояние.
Дядя Анастас, не спеша, разгладил усы и объявил:
— Эта дверь откроется только перед достойным.
Итак, теперь предстояло доказывать свою достойность. Это еще работы часа на два. Сначала я буду через дверь переговариваться с подружками невесты и передавать им подарки. Потом меня запустят в дом, но только для того, чтобы обсыпать мукой и надавать по шее. Еще час завываний под окнами, и когда жара уже станет невыносимой, а томящиеся на солнцепеке гости взопреют всерьез, невесту можно будет вывести из дома. При этом она, конечно, будет «чиниться», то есть упираться и отворачиваться, а подружки завоют грустные песни о тяжкой доле замужней женщины. О, Господи, закатил я глаза к небу, за что ты так со мной?
Опа! А что это происходит над головой Анастаса Ангелиса? Окно на втором этаже бесшумно распахнулось, и в нем сначала мелькнула голова Тесея, а потом появилась Медея. Нарядная, ослепительно красивая в свадебном костюме, даже с розовой вуалью, она лезла на подоконник и при этом отчаянно прижимала палец к губам.
