Затем образ всадника Апокалипсиса, впечатавшийся в его сознание, материализовался и встал перед ним. Как и в его давнем воспоминании, это был не мужчина верхом на вздыбленном животном с содранной кожей, а женщина или, по крайней мере, внутренность того, что было женщиной. Ее лишенные век глаза сверлили его так, что ему показалось, будто она вот-вот обрушится на него со всей силой своей ярости и оторвет ему голову. Она сжимала в руке собственный мозг, словно отбитый у врага трофей.
Габриэль почувствовал, как из него утекает вся энергия, словно ее высасывали мертвецы. При каждом шаге он боялся рухнуть. Потому что дальше его, возможно, поджидала дочь. Она могла скрываться в любом образе, под видом любого из представленных здесь кошмаров. Лишенные плоти личины толпились вокруг – анонимные, жуткие. Сидела ли Жюли верхом на этом коне? Или она была выставлена справа, разрезанная на восемьдесят девять ровных ломтей и растворенная в пространстве? Или же она была мускулистой воительницей, полностью освежеванной и держащей кончиками пальцев тяжелый груз своей кожи, будто предлагая ее первому встречному?
Чуть дальше Габриэль обнаружил «Человека взорванного», сборную композицию из фрагментов тела, монументальную скульптуру более пяти метров в ширину, похожую на стоп-кадр, сделанный в долю секунды, последовавшей за взрывом противопехотной мины. Прямо за ней его потряс вид продольно разрезанного тела лежащей женщины, беременной почти восьмимесячным ребенком. Выставленные рядом в крошечных витринах эмбрионы различного возраста позволяли отследить все этапы дородового развития.
И люди приходили восхищаться этим… Подобный акт трансгрессии выявлял людоедские и некрофильные инстинкты. В это мгновение он спросил себя, кто же в конечном счете является монстрами.
Лес смыкался вокруг него, освежеванные теснились все ближе, угрожающие, с обнаженными челюстями и умоляющими руками. Габриэля мучила жгучая, разрывающая боль, потому что не было никакого способа хотя бы мысленно представить себе человеческий облик этих мерзостей, отличить пластинаты, изготовленные на основе тел, полученных через медицинские университеты, от тех, кто попал в руки Калинина живым. Сколько похищений, сколько убийств? Какие пытки? Мысленно он видел, как этот садист работает с еще живыми жертвами, раздвигает плоть, отделяет сухожилия от костей точными движениями лезвия…
Габриэль миновал «Человека-шкаф», у которого отдельные части тела вынимались, предлагая нечто вроде органического самообслуживания, когда уловил в темноте поскрипывание двери, через которую прошел чуть раньше. На мгновение ему показалось, что во мраке блеснули чьи-то глаза, но когда он посветил в ту сторону, то понял, что это были глаза освежеванного в позе стрелка из лука с направленной на него стрелой. Он устремился туда, оказался в гуще армии трупов, сжал кулаки, готовый нанести удар. В том же порыве, к которому добавился страх, Габриэль пронесся через стеклянный коридор, подобие туннеля в аквариуме, с кусками человеческих тел по обе стороны, которые пытались воссоединиться, прижимаясь внутренностями к стеклу. Эти создания невыносимо угнетали его.
Где он находится? В каком направлении идти? Он двинулся наугад, застыл, когда «Бегунья» с мускулами наружу и широко распахнутой челюстью, напрасно старающейся втянуть в себя кислород, едва не бросилась на него. Махровая повязка на ее правом запястье была помечена черным рисунком: голова лошади.
Матильда.
Он всхлипнул, отступил на шаг, споткнулся о деревянный цоколь. Обернулся. Прямо перед ним был наивысший кошмар, завершение его поисков, материализация годов неизвестности.
Она была тут.
Спустя двенадцать лет он нашел ее.
83
Чудовищное произведение называлось «Играющая в шахматы».
Сидя перед шахматной доской, расположенной в центре стеклянного стола, освежеванная размышляла, положив руки по обе стороны деревянной доски и устремив глазные яблоки на разыгрываемую партию. Ее мозг поблескивал в открытой черепной коробке, лицо напоминало венецианскую маску, изящно отделенную от всего остального, со спины сняли кожу, словно кожуру с апельсина: каждый лоскут кожи и мускул был отделен и отведен в сторону, как крыло. Позвоночник отсвечивал, похожий на большую змею из слоновой кости.
Габриэль рухнул на колени. Его пальцы прикоснулись к холодным фалангам, руслу вен. Он ощутил всю необъятность пустоты, заполнившей отныне каждую клеточку этого отвратительного предмета, который когда-то был его ребенком. Посмотрел на лишенную плоти маску, в которой проступили знакомые черты, на манеру сидеть в раздумье, на складку губ…
Это была она, точно она. И в то же время не она. Всего лишь пластифицированная органическая материя, вид которой был невыносим, модель, из которой извлекли всю воду и накачали силиконом. Искать в ней человеческие следы означало натыкаться на леденящий ужас пугала.
Он встал на ноги, когда испепеляющая волна гнева захлестнула голову, еще раз глянул на это создание, опустил глаза на шахматную доску. «Бессмертная Каспарова»… Все было продумано до мельчайших деталей. Только никто не догадался заменить недостающую белую деревянную ладью, ту самую, которую извлекли из желудка Ванды Гершвиц. Доказательство, что в один прекрасный день русский побывал здесь.
Габриэль, еле сдерживая рвущиеся из горла рыдания, добежал до коридора. Нет, нет, нет. Все эти долгие, нескончаемые годы ее щупали, разглядывали, фотографировали, возили от выставки к выставке, никогда не оставляя в покое. Он оказался перед турникетом внизу, перешагнул через него, попал в пустой коридор при входе, освещенный рассеянным светом дежурных лампочек, бросающих на пол синеватые конусы. В таком здании наверняка где-то установлена сигнализация, но, судя по всему, ее пока не включили. Значит, Дмитрий Калинин был еще здесь. За одной из этих дверей.
Габриэль начал бесшумно открывать их одну за другой. Конференц-зал, кинозал… Из полутьмы проступили пять ступеней. Он спустился, пробрался по более узкому коридору, тоже еле освещенному. Затаил дыхание, когда услышал отдаленную мелодию. Звуки классической музыки. Рояль…
Он пошел на звуки, остановился перед тяжелыми металлическими створками. На уровне человеческого роста висела коробочка, наверняка система безопасности. Похоже, не активированная, раз сигнальная лампочка горела зеленым. Толкнув дверь, Габриэль увидел, что она ведет на улицу, а точнее, на забетонированную площадку за зданием. Очевидно, служебный выход, позволявший не проходить каждый раз через центральный холл…
Он тщательно закрыл дверь и продолжил свой путь. Легкие музыкальные ноты нанизывались одна на другую. Габриэль скользнул в зал, где нетронутое мужское тело лежало в прозрачном гробу, заполненном вязкой жидкостью смородинового цвета. С тихим гулом насос гнал струи в трубы, с одной стороны подавая в них раствор и опорожняя содержимое ванны с другой, сливая его в чан, откуда исходил сильный запах ацетона; все было автоматизировано и контролировалось компьютером. Справа от чана стоял металлический стол под операционным светильником с двумя лампами, лежали хирургические материалы. Габриэль узнал ткань и синие простыни, сложенные в углу, – точное подобие тех, что на фотографиях Абержеля. Без сомнений, тот запечатлевал трупы здесь, прежде чем Калинин брал на себя дальнейшее.
