Поль попытался расставить правильные фигуры по правильным клеточкам, но ничего не складывалось. Эти два трупа, пропахшие формалином, – при чем они здесь? Они тоже из числа похищенных?
– Этот псих успел вернуться ко мне в квартиру, чтобы забрать картину с Жюли и Матильдой. Он бросил ее в кислоту на моих глазах. Он был на волосок от того, чтобы убить меня. У меня не оставалось выбора. Я засунул его в цистерну.
Жандарм походил туда-сюда по номеру, взявшись руками за голову. Сначала он едва удержался, чтобы не заорать, потом немного успокоился.
– Каков риск, что они доберутся до тебя?
– Все, что копы обнаружат, и то не скоро, – это грузовичок с фальшивыми номерными знаками и лужу отвратительной жидкости, в которой не найдут ни единой человеческой молекулы. Эти переваренные тела… Никогда ничего подобного не видел… Словно растворимые таблетки аспирина, которые бросили в воду…
Габриэль ушел в свои мысли. Что произошло бы, если бы он не взял верх там, на складе? В эту минуту он, вероятно, висел бы над цистерной, оскальпированный химическим веществом.
– Возможно, полиция в конце концов задаст вопросы вдове по поводу «Содебина». При самом пессимистичном сценарии она сможет вспомнить о моем приходе, и они придут поговорить и со мной тоже. Но я скажу, что никогда ни на каком складе не был. Нашего сегодняшнего разговора тоже никогда не было. Ты знать ничего не знал. Можешь не беспокоиться за свое будущее.
– Не беспокоиться… Ну разумеется, ты сейчас рассказываешь офицеру жандармерии, что растворил какого-то типа в кислоте, но у меня нет никаких причин для беспокойства.
Поль переживал кошмар наяву и не мог из него вырваться. С того момента, как он начал лгать, как сошел с рельсов строгого полицейского расследования, он попал в смертельные шестеренки. И Габриэль это знал. Отныне единственным условием, при котором оставался шанс выпутаться, было не поддаваться панике.
– Ладно, давай подумаем, – пробормотал Поль. – Теперь мы не можем впутывать в дело бельгийскую полицию, это было бы слишком рискованно. Значит, официально я не докладываю ни о твоей вылазке, ни о том, что ты обнаружил по ту сторону границы. Итак, никакого Гаэки, никакого «Содебина», никакого русского, ничего. Забыли…
Габриэль механически кивнул. Другого выхода не оставалось.
– Скажем, что номер Ванды был записан на бумажке в твоей квартире. Я хочу все-таки отправить запрос телефонным операторам и выяснить, кто она. Что до этой картины… какова вероятность, что владелец заявит о краже?
– Если он каким-нибудь образом замешан, в его интересах молчать. В противном случае он ничего обо мне не знает.
– Значит, этого полотна не существует… А следовательно, никакой процедуры по анализу ДНК и ни малейшей надежды установить личность того, кто на портрете. Нам крупно повезло, что я еще не рассказал о картине с Жюли своей команде. Иначе как бы я объяснил ее исчезновение? Черт, Габриэль, ты меня загнал в полное дерьмо, ты хоть понимаешь?
Габриэль не обратил внимания на вспышку бывшего коллеги и порылся в пакетике с орешками. Едва начав жевать, он тут же об этом пожалел. Один из ударов, нанесенных русским, наверняка задел десны.
– А что там с Траскманом?
Поль постарался успокоиться. В свою очередь он описал последние достижения. Письма с угрозами, которые получал писатель, архитектурный лабиринт в его доме, украденные Давидом Эскиме последние страницы рукописи вместе с фотографиями из безумного альбома и, наконец, происхождение этих снимков.
– Андреас Абержель выставляется сейчас в Париже. Если след окажется горячим, я смогу вычислить перемещения Матильды Лурмель и выяснить имена тех, кто в этом замешан. Но я буду действовать строго в рамках моего расследования. А главное, я не желаю, чтобы ты болтался у меня под ногами, понятно?
– А как ты разберешься с прокурором по поводу родимого пятна? Это же я был в доме Лурмель, и это я связал два дела.
– Я скажу, что ты отправился туда, потому что, несмотря на провал в памяти, у тебя в голове засело имя Матильды Лурмель. Потом я показал тебе альбом Эскиме, когда заехал к тебе в квартиру за документами, и ты увидел родимое пятно…
– Довольно убедительно.
– Завтра утром, вернее, через несколько часов ты вернешься к себе и обратишься к врачу. Ты сотрешь все фотографии в своем телефоне, причем сотрешь тщательно. Пора тебе придержать коней, Габриэль, или ты сдохнешь по дороге, в лучшем случае от переутомления, а в худшем – от пули в голову.
Габриэль был вынужден признать, что Поль прав. И кивнул.
– У Траскмана… никаких следов Жюли?
Поль с мрачным видом, взвешивая каждое слово, вынужден был рассказать о существовании тайной комнаты, где, возможно, романист держал Жюли. Габриэль вроде бы не отреагировал. Он сидел, ссутулившись и сжав опущенные руки между колен. Лишь подергивание уголка губ выдавало крайнее напряжение, которое только и поддерживало его в бодрствующем состоянии.
– Прежде чем вернуться к себе, я хочу увидеть, где ее держали…
Он опустил голову, поднял ее, с покрасневшим здоровым глазом, задал множество вопросов, но, как ни странно, не выказал никакой агрессивности или гнева по отношению к сыну Траскмана, который так долго хранил молчание. В эту ночь у него больше не было сил.
– Тот факт, что мы решили не подключать бельгийскую полицию, не помешает нам попытаться понять, что происходит, – пробормотал он. – Русский работал на кого-то, он сам так сказал. За этим стоят еще люди, которые несут ответственность, Поль. Они должны заплатить.
Жандарм взял стул и уселся напротив Габриэля:
– Иванов сказал тебе еще что-то, способное нам помочь?
Габриэль потрогал распухшее веко. У него было ощущение, что под глазным яблоком сжимается готовая выстрелить пружина.
– Ничего стоящего. Он, очевидно, занимался похищениями, вначале с помощью Ванды, потом наверняка один. В его обязанности также входило… опускать трупы в кислоту на складе «Содебин». Гаэка знал.
– По всей видимости, Траскман тоже был в курсе, и еще в две тысячи седьмом. А значит, эти двое были близко знакомы. И тот и другой знали, что тела переправляются на склад, чтобы исчезнуть безвозвратно… Но как Гаэка мог изобразить лицо Жюли, если Траскман держал ее при себе?
– Они делились ужасами. Каждый был в курсе того, что делал другой. Эти типы были сделаны из другого теста, нежели мы все. Они были иными, они по-другому думали, ими двигали побуждения, которые нам совершенно не свойственны.
Повисло молчание. Преступные сообщники. Поль помахал пальцами в воздухе, словно пытался ухватить мысль, застрявшую на пороге сознания. Потом помассировал виски:
– В голове уже все путается. Пора поспать. Лучше оставайся здесь на эти несколько часов. Матрас широкий, перекантуемся.
Он пошел повесить табличку «Не беспокоить» на ручку двери со стороны коридора, потом тоже заглянул в ванную и влез в халат. Вернулся к Габриэлю и сел рядом, опустив плечи:
