Не все методы действия их организации были упомянуты. Не приводились способы осуществления похищений (нигде не было речи о русских или о мафии), высказывания носили общий характер. Ни имен, ни мест. Также ни слова о природе распространяемых произведений. Габриэль знал, что Хмельник использует написанные им портреты, чтобы изобразить преступления, а Траскман свои книги, но двое остальных?
Он получил частичный ответ, когда на последней странице появились четыре символические подписи, расположенные друг под другом. Эти психи подписали свой манифест собственными инициалами.
КТ, АГ, АА и ДК.
Калеб Траскман и Арвель Гаэка. Что до двух остальных… И вдруг буквы «АА» бросились в глаза Габриэлю. Это оказалось настолько очевидным.
Андреас Абержель. Фотограф.
76
Сжимая в руке томик с манифестом, Габриэль бегом вернулся к машине и закрылся в салоне.
– Абержель замешан!
В мобильнике были слышны звуки дорожного движения: Поль куда-то ехал. После секундной паузы капитан жандармерии ответил:
– Как ты узнал?
– Я могу говорить?
– Давай. Мартини едет следом в служебной машине. Мы только что выяснили, и часа не прошло, что фотограф причастен. Но, мать твою, ты-то как это узнал, если тебе положено сейчас сидеть дома и отдыхать?
Габриэль почувствовал напряженность в его голосе, но решил выдать часть правды. Рассказал, как ему пришло в голову съездить в Польшу, как он спустился в подземелье под загородным домом Арвеля Гаэки, потом описал тайное общество Ксифопага. Зато он ни словом не упомянул о штампах на телах и связи с медицинским университетом Белостока, потому что собирался отправиться туда после их разговора.
В двух тысячах километров от него Поль мчался во весь дух по автостраде А6. Он глянул в зеркало заднего вида, словно боялся, что их подслушают, убавил звук в колонках, подключенных к телефону через bluetooth.
– Черт возьми, Габриэль! Такого уговора не было и…
– Их было четверо, – продолжил тот, пропустив мимо ушей попреки. – Траскман, Гаэка, Абержель и какой-то четвертый маньяк с инициалами «Д. К.». Больше пятнадцати лет назад они написали манифест, который устанавливает кучу правил относительно того, как следует совершать идеальное преступление и представлять его широкой публике, не будучи пойманным. Эти типы собирались раз в месяц, они похищали людей и… изображали их или выводили в качестве персонажей в своих произведениях искусства. Если следовать их логике, то вполне вероятно, что бо́льшая часть романов Траскмана, а не только «Последняя рукопись», опубликованных после две тысячи пятнадцатого года, скрывают преступления. Что касается Арвеля Гаэки, то речь шла о картинах, написанных a priori здесь, в Польше, которые он потом дарил знакомым, не вводя тех в курс дела…
Поль не верил своим ушам. То, что рассказывал Габриэль, звучало как чистое безумие.
– Что до Андреаса Абержеля, его делом были фотографии. Снимки, созданные на оцинкованных столах, когда жертвы были уже мертвы. Судмедэксперт тут ни при чем. Абержель, без сомнения, смешивал свои снимки с фотографиями других тел, которые он делал в зале для вскрытий, чтобы они затерялись в общей массе. Чтобы посетители смотрели на его преступления, не видя их по-настоящему, и становились чем-то вроде невольных соучастников.
– Я не понимаю. Ты говоришь о подземелье. Так кто удерживал Жюли? Траскман или Гаэка? Ты же видел, как и я, секретную комнату у писателя.
– Оба. Я думаю, что… что Траскман был действительно влюблен в Жюли и что он на протяжении нескольких лет держал ее в своем доме, возможно без ведома организации. Одним из фундаментальных принципов сообщества было полное отсутствие связи как с другими членами, так и с жертвами. А Траскман познакомился с Жюли в Сагасе и влюбился в нее. Он был с ней связан, а значит, пошел против манифеста, написанного его же собственной рукой двумя годами раньше. По-моему, с одной стороны, для него было важно сообщество со своими мерзкими преступлениями, а с другой – Жюли. До тех пор, пока… не знаю. Может, его дружки в конце концов все узнали и захватили Жюли. А может, если судить по заключительной части манифеста, Траскман сам отдал мою дочь этим скотам, прежде чем пустить себе пулю в голову, потому что не мог больше всего этого выдерживать. Не будем забывать, что он получал анонимные письма от Эскиме. Как бы то ни было, Жюли присутствует на картине Гаэки. Она… значит, она была заключена в подземелье в Польше. И теоретически, среди «фотографий» Андреаса Абержеля должна быть…
Габриэль был не в силах договорить фразу. Поль уперся затылком в подголовник. Руки вцепились в руль. Он хотел бы сдержаться, но это было невозможно.
– Она там была, – пробормотал он на одном дыхании. – Крупный план… расширенного зрачка был выставлен в Токийском дворце, снимок датируется две тысячи семнадцатым, тем годом, когда застрелился Траскман… Мне очень жаль, что приходится сообщать тебе это таким образом, Габриэль, но я не мог не сказать. Тебе не следовало звонить мне, тебе не следовало… Она мертва, Габриэль.
Габриэль почувствовал, как телефон выскальзывает у него из рук. Подступали слезы, задрожали ноздри. На том конце Поль расслышал звук хлопнувшей дверцы, отдаленные рыдания, хриплые крики. Сделав глубокий вдох, с повлажневшими глазами, жандарм попытался обуздать эмоции. Сраная жизнь. Две или три минуты спустя до него снова донесся голос Габриэля:
– Скажи мне, что вы схватите Абержеля.
– У нас есть его адрес, мы гоним к нему. А ты должен сесть на самолет и вернуться как можно быстрее. Держись подальше от всего этого дерьма. Позволь нам разобраться.
Габриэль покачал головой, утверждаясь в мысли, что подчиняться он не собирается. У него болело все лицо, искаженное отцовской мукой.
– Да, да… Скоро вернусь.
– Только действительно вернись, ладно? Я буду держать тебя в курсе. Об одном прошу: не сообщай пока Коринне. Я хочу это сделать, когда буду рядом. Я знаю, что Жюли была вашей дочерью. Но Коринна – моя жена.
– Она твоя жена, – механически повторили на другом конце.
– Мне очень жаль, Габриэль. От всего сердца, правда.
Оглушенный, Габриэль нажал отбой. Жюли мертва… Окончательно мертва… Где-то в лесу раздался выстрел, и образы дочери исчезли из головы. Он снова увидел ее улыбающейся, услышал ее голос, она была здесь, рядом с ним. Но теперь все кончилось, Жюли навсегда останется жутким криком тоски, отраженным на картине Гаэки.
В тот момент, когда этот психопат запечатлел ее своей кистью, она была еще жива, запертая там внизу. Потом она прошла перед безжалостным объективом Абержеля. Мертвая, лежащая где-то на металлическом столе. Кто лишил ее жизни? Каким образом? Он представил себе, как фотограф крутится вокруг ее трупа в поисках лучшего ракурса, и это настолько вывело его из себя, что он снова выскочил наружу. Кулаки взорвались болью, когда он ударил ими о ствол дерева.
