Это замечание приходится кстати – на скамье свидетелей меня сменяют токсикологи. И здесь следственный судья использовал тяжелую артиллерию: двух очень внимательных к деталям экспертов, которые, помимо поиска и измерения всех токсичных веществ в жидкостях, взятых во время вскрытия, также состригли волосы жертвы и провели их анализ.
Потому что в волосах записана история всех медикаментов, которые мы принимаем, будь то постоянно или один раз.
Первый эксперт подробно объясняет, как в луковице волоса (и его стержне) преобразуются поглощенные продукты, оставляя свой след. Золпидем можно отследить в волосах всех, кто регулярно его принимает. Волосы отрастают в среднем на один сантиметр в месяц; длина образцов волос, взятых у потерпевшей, – четыре сантиметра. Таким образом, эксперт имел данные за последние четыре месяца. Результаты анализов однозначны: за месяц, предшествовавший смерти, Сильвет ни разу не принимала золпидем…
Теперь очередь второго эксперта. Он подтверждает показания первого и добавляет весомый аргумент: доза золпидема в крови жертвы соответствует приему двух или трех таблеток за несколько мгновений до смерти. Продукт, метаболизирующийся в луковице, не мог быть обнаружен в волосах, поскольку они не успели отрасти с момента употребления медикамента до наступления смерти. Дозировка не смертельна, но достаточна, чтобы вырубить (образно говоря) человека, который не употребляет препарат регулярно.
Обобщенные показания токсикологов ясны: это не регулярное лечение золпидемом, а его однократный прием, гарантирующий сонливость или по крайней мере снижение способности сопротивляться. Между тем у Корин есть рецепт на это лекарство. У Корин, но не у Сильвет!
А Корин до сих пор отрицала, что давала Сильвет хотя бы малейшую дозу лекарства.
Женщина-обвинитель понимает, что здесь кроется несоответствие, ужасный изъян в защите Корин. Она вскакивает с места, за несколько минут доводит обвиняемую до предела и сталкивает ее со всеми противоречиями. Она заканчивает громовым: «Мадам, время сказать правду». Наступила минута молчания, затем Корин тонким голосом признается:
– Да, я дала ей лекарство.
– Но почему до сегодняшнего дня вы всегда говорили, что ничего не знаете о золпидеме? Даже в присутствии следственного судьи?
– Сегодня все по-другому. Это суд ассизов.
После этой театральной сцены и короткого перерыва слушание продолжается вяло.
Токсиколог садится рядом со мной. Я пользуюсь возможностью тихонько поболтать с ним, но чья-то рука стучит меня по плечу. Я оборачиваюсь. Вот это да!
На меня смотрит точная копия обвиняемой, только моложе. Вся в черном, как и мать, то же лицо, та же мимика, та же стрижка. После всего услышанного мне показалось, что это галлюцинация. Меня начинает беспокоить мое психическое состояние, но я сразу же успокаиваюсь: обвиняемая все еще на скамье подсудимых.
Молодая женщина смотрит мне в глаза и говорит:
– Месье, не хочу показаться неуважительной, но это все же суд над моей матерью!
Затем она отводит взгляд от моего лица и обращает его к матери. Ее лицо сияет, она в полном мистическом экстазе, очарованная своим кумиром, убийцей Сильвет.
Защищаясь, Корин снова рассказывает о своем разрушенном детстве, изнасиловании отцом, о матери, угрожавшей ей ножом, чтобы та молчала, а также о метаморфозе Сильвет с ножом в роковую минуту.
– Я видела маму, – шепчет она.
Чего не сделаешь, чтобы заставить присяжных сомневаться. Однако ничто не подтверждает эту версию, которая, по сведениям, полученным от сотрудников следственного изолятора, подсказана подсудимой ее дочерью в комнате для свиданий.
Когда я выхожу из зала суда, молодая женщина все еще пребывает в экстазе. Я беспокоюсь о ее будущем…
Следующий день – день судебных прений, окончание процесса. В соответствии с требованиями Уголовно-процессуального кодекса (статья 346), «после завершения судебного следствия заслушиваются истец или его адвокат. Обвинитель приводит свои доводы. Обвиняемый и его адвокат представляют защиту. Истцу и прокурору разрешается дать ответную реплику, однако последнее слово всегда остается за обвиняемым или его адвокатом».
Слово имеет адвокат истца (семьи Сильвет). Закон ограничивает его роль требованием компенсации для семьи, он не может настаивать на конкретном приговоре, однако зал быстро понимает, что он собирается поддержать предстоящее обвинение прокурора. Он описывает действия Корин, дачу золпидема Сильвет без ее ведома, приступ насилия и его ничтожный мотив – «только потому, что она говорила слишком громко», наконец, «преступную подготовку» тела, вымытого и помещенного в чемодан.
Затем прокурор, который представляет народ, возобновляет наступление. «В этом деле нет ничего типичного», – начинает она. В своей длинной обвинительной речи она признает, что «у некоторых может возникнуть соблазн квалифицировать это убийство как безумное деяние. Но, по показаниям следователей, подсудимая не могла быть так уж неуравновешенна, как кажется».
Идеально вымытое место преступления – это «неслыханно».
Принятие мер, позволяющих быстро уехать, без сомнения, с телом в чемодане, способность лгать, манипулировать людьми – все это свидетельствует об организационных способностях, которые плохо согласуются с серьезной психиатрической патологией.
Последние слова остаются за защитой. Несмотря на удары обвинения, адвокат Корин придерживается первоначальной линии: измененное психическое состояние подсудимой. Конечно, она не невменяема, но тем не менее все же скорее нуждается в психиатрическом лечении, чем в содержании под стражей. Ее травмирующее прошлое, очень серьезная депрессия, отсутствие мотива, этот сумасшедший поступок, галлюцинации – все оправдывает сокращение срока наказания. Выступая последней, Корин, ранее несудимая, выражает сожаление и просит прощения.
После более чем трех часов раздумий Корин приговаривают к пятнадцати годам тюремного заключения, что значительно превышает требования прокурора, который требовал десять лет, объяснив это тем, что она представляет опасность. А председатель напоминает присутствующим, что «раны, нанесенные подсудимой, свидетельствовали о намерении убить».
Корин не будет подавать апелляцию.
Двойной удар
Во Вьенне стоит солнечный понедельник, что бы там ни говорил Клод Франсуа
[21]. Примерно в двадцати километрах от Пуатье я сворачиваю на сельскую дорогу. Я никак не могу найти место, указанное по телефону жандармом часом ранее. С другой стороны, у меня есть время полюбоваться старинными фермами, стоящими посреди лугов. Я представляю себе суматоху, царившую здесь полвека назад: во время сбора урожая туда-сюда снуют телеги, запряженные лошадьми и волами, со стогов сена перекликаются батраки, слышно треск и стрекот первых тракторов.
