– Держись подальше от окна, Джун! Я не шучу!
О боже. На моих глазах происходит невозможное. Мэтт Эриксон… один из самых больших и могучих хоккеистов в лиге, мужчина, который может сразить меня одной кривоватой улыбкой и заставить меня стать на колени одним хриплым словом… трус.
Ладно, он не трус. Но, видимо, мой бог хоккея – человек. Человек, который до смерти боится высоты.
– Но здесь так красиво! – хнычет дочка Мэтта. – Я хочу посмотреть!
– Я тоже! – подает голос Либби и бросается за своей близняшкой к огромному стеклу.
Мэтт смотрит на них так, словно у него сейчас случится инфаркт. Его лицо бледнее пушистых облаков, которые у нас сейчас на уровне глаз. Да, мы прямо в облаках. Эта башня реально высокая. Больше тысячи футов, если верить брошюре в моих руках. И странно ли, что я живу в Торонто всю жизнь, но никогда раньше не бывала в самом популярном туристическом центре?
– Ребята, послушайте, – окликаю их я и зачитываю из хрустящего буклета: – Уровнем ниже здесь есть что-то под названием «Открытая небесная терраса».
Мэтт фыркает, и, когда он разворачивается ко мне, я вижу боль в его глазах.
– Они разрешают выходить на открытую площадку? На такой высоте! Господи Иисусе! Я звоню своему адвокату.
У меня вырывается смех.
– Твоему адвокату?
– Ага. – Он дуется. – Чтобы подать упреждающий иск на это место за все убийства, к которым они будут причастны.
Я вздыхаю и подхожу к нему, касаюсь его большой руки. На нем сейчас серый свитер, под которым прослеживаются все великолепные линии его торса, и тускло-голубые джинсы, невероятно обтягивающие его зад. Я даже видела, как несколько женщин пожирали его взглядом. Но я не могу сейчас смотреть на него так, не тогда, когда он настолько расстроен.
– Мэттью, – мягко говорю я, и у него дергаются губы от полного имени из моих уст. Я глажу его по руке и скольжу вверх к подбородку. Потом я уверенно смотрю в его глаза.
– Дыши.
Сначала он никак не реагирует, но вскоре я слышу слабый вдох.
– Этой башне не один десяток лет, и она все еще стоит. Люди летят сюда со всего мира, чтобы посмотреть на нее. Лифты поднимают наверх невообразимое количество людей каждый день. – Я тайком поглядываю на девочек и убеждаюсь, что вид из окна интересует их больше, чем мы. Тогда я глажу четкую линию его подбородка. – Мы здесь в полной безопасности. Веришь?
Он медленно выдыхает.
– Верю.
– Какой хороший мальчик. – Я театрально треплю его за щечку. – А теперь давай пойдем поближе к окнам. Либби хочет узнать, видно ли отсюда твой дом.
Мэтт уперто складывает перед собой руки.
– Иди. Мне и здесь неплохо.
Меня снова распирает от смеха, но я не даю ему выхода. Честно говоря, его страх высоты делает меня немного увереннее. Это опускает его на фут или два ниже с пьедестала, на который я его возвела. К тому же сейчас тот редкий случай, когда я чувствую, что ситуация в моих руках, – обычно рядом с Мэттом все совершенно наоборот.
– Хейли, иди сюда, посмотри! – кричит Джун. – Мне кажется, я вижу там песика! – С такой высоты она бы никогда в жизни не рассмотрела ни одного несчастного песика. Но я все равно делаю то, что хочет малышка: склоняюсь рядом с ней и прищуриваюсь так сильно, как только могу, и да, согласна, та крошечная точечка в сотнях футов под нами – без сомнений, собака.
– Папа весь вспотел, – шепчет мне Либби.
Я оборачиваюсь на него, а потом смотрю в широкие глаза Либби.
– Похоже на то, – говорю я. – Здесь так душно и так много людей. – Я показываю на толпы туристов вокруг. Все, кроме Мэтта, охают и ахают от того, какой захватывающий вид их окружает.
– Это потому, что он трусишка, – заявляет Либби.
Я хрюкаю.
– Ну. Даже папочки иногда могут быть трусишками.
Джун отрывается от окна и внимательно присматривается ко мне.
– Ты красивая, как моя мама, – честно говорит она.
Мои щеки начинают гореть, и в животе чувствуется дискомфорт. Мне не нравится это сравнение с бывшей женой Мэтта, в частности потому, что она не просто красивая, она сногсшибательная.
– Спасибо, – выговариваю я. – Ты тоже. И ты, – добавляю я, улыбаясь второй близняшке.
– У тебя блестит носик, – отвечает Либби.
Я не сразу понимаю, что она говорит о моей серьге. Джун решает, что ей нужно ее потрогать, и вот уже два пухленьких пальчика пробуют на ощупь маленький серебряный гвоздик, а я не знаю, смеяться мне или смущаться.
– Тебе больно? – с любопытством спрашивает Джун.
– Нет. Чаще всего я его даже не замечаю.
– У тебя есть собака? – спрашивает Либби.
– Тебе нравится мороженое? – летит вдогонку вопрос Джун.
У меня начинает кружиться голова от потока случайных, как мне кажется, вопросов. Но уже после десятого ответа подряд я понимаю, что они спрашивают меня, люблю ли я вещи, которые им нравятся. Они допрашивают меня, чтобы понять, достойна ли я быть их подругой – или, даже вероятнее, достойна ли я быть подругой их отца.
Я отвечаю на все вопросы честно, и, думаю, они это ценят. Хоть Либби и задирает нос, когда я признаю, что ненавижу жевательных мишек, она серьезно кивает, когда я объясняю свою позицию:
– Мне не нравятся скользкие вещи во рту.
Мэтт громко смеется, когда слышит это. Он медленно продвигался к нам все это время – не слишком близко к окнам, но достаточно близко, чтобы подслушивать.
– Если вы понимаете, о чем она, – скрывает он кашлем.
Джун замечает папу и верещит:
– Папочка!
– Ну что, девчонки, вы уже насмотрелись на виды? – спрашивает он нас. – Потому что я проголодался.
– Врунишка. Ты просто ищешь повод сбежать в ресторан, – разоблачаю его я, и близняшки начинают довольно хохотать.
Он подмигивает мне.
– И это тоже. Но уже час, девочки обычно обедают в это время. Так что скажете, ребятишки? Обед?
После этого мы идем в семейный ресторан в башне и садимся в углу. Наверное, если бы мы пошли во вращающийся ресторан, Мэтта пришлось бы одевать в смирительную рубашку.
Пока девочки лепечут о чем-то между собой и едят куриные котлетки в форме зверушек, Мэтт опускает одну руку под стол и соединяет свои пальцы с моими.
– Спасибо, что пошла со мной, – тихонько говорит он.
Моя улыбка тут как тут.
– Спасибо, что пригласил. – Я крепко сжимаю его руку. – Хотя я думаю, тебе просто нужно было, чтобы кто-то постоял у окна с твоими детьми.
Он отвечает мне гримасой.
