С деньгами обычно бывало туго: работы стало больше, но мы по-прежнему вечно были в долгах, поскольку постоянно обновляли аппаратуру. В теории мы платили себе еженедельное жалованье в 30 фунтов стерлингов, однако на деле нам удавалось получать лишь 7 фунтов 10 шиллингов, и ради увеличения этого скудного дохода мы не брезговали любыми аферами. Гораздо позже, на каком-то пароме, идущем на континент, Джон Марш пообещал проползти через всю палубу, гавкая по-собачьи, если Роджер даст ему за это 20 фунтов стерлингов. Роджер нашел сделку невероятно привлекательной, другие пассажиры – стремной. Выполнив свою часть уговора и воодушевившись финансовым успехом, Джон предложил спрыгнуть за борт посреди Ла-Манша и вплавь добраться до английского берега в обмен на дом Роджера. Для Роджера, игрока по натуре, это было серьезным искушением. Он знал, что до берега Джон вряд ли доплывет. Но поскольку это также означало, что до конца гастролей мы останемся без светового шоу, разум все же возобладал.
В перерывах между бесконечными путешествиями мы порой устраивали домашние представления в клубе «UFO», хотя после января 1967 года всего лишь примерно раз в месяц. Однако два крупных весенних мероприятия помогли нам сохранить контакт с нашей первоначальной аудиторией. 29 апреля состоялась ночная вечеринка «14-Hour Technicolour Dream»
[9] в «Александра-пэлас», где, помимо нас, выступали, в частности, Алекс Харви, Soft Machine и Артур Браун. Все шоу организовал Хоппи и люди из «Интернэшнл таймс», чтобы собрать для газеты побольше денег после полицейского рейда. «Полный хаос, но все получилось», – вспоминает Эндрю Кинг. Для многих «Technicolour Dream» остался в памяти как ключевое психоделическое событие, вершина формата; выступления групп и прочих длились до самого рассвета. Питер Дженнер, к примеру, говорит: «„Technicolour Dream“ символизирует все то время. Это была вершина чистой любительской психоделии, церемония коронации, последнее крупное событие для всей компании. Когда подошла очередь „Пинк Флойд“ выступать в этом довольно ветхом зале, уже наступил рассвет, солнечные лучи пробивались сквозь старые витражные окна, а люди карабкались по подмостьям вокруг органа. Триповали практически все, кроме группы, хотя, возможно, Сид тоже. Великий концерт – вот только одному Богу известно, как все это на самом деле звучало».
Джон Марш, один из наших первых осветителей. В интервью «Мелоди мейкер» той поры я провозгласил, что «осветитель – в буквальном смысле один из членов нашей группы», хотя явно не планировал принимать это во внимание при дележе гонораров.
Однако другие сочли все это слишком коммерческим, идейным концом андерграундного движения, поскольку во главу угла ставилась прибыль, – на самом деле «Technicolour Dream» был всего лишь большим рок-концертом. Майлз припоминает, как группа The Flies, которая ранее помочилась на публику, чтобы подтвердить свои протопанковские убеждения, во время нашего сета стояла сбоку от сцены, кричала: «Продались!» – и всячески нас оскорбляла. Я этого не помню, но если и так, The Flies, пожалуй, не ошиблись: все билеты на концерт и впрямь продались. А наша преданная публика из «UFO», обычно наслаждавшаяся единением с группой, вдруг столкнулась с замечаниями от службы безопасности, десятифутовой сценой и ролью экспонатов на выставке уродцев.
С нашей точки зрения, «Technicolour Dream» был скорее логистическим кошмаром. Ранним вечером того же дня мы отыграли концерт в Голландии, закончили, свернули манатки, перевозбужденные голландцы на пределе скорости умчали нас в ночь к последнему самолету в Англию, а после приземления мы лихорадочно бросились в северный Лондон, чтобы выступить на «Technicolour Dream». После такого маршрута наши шансы насладиться психоделическим слиянием душ стремились к нулю. Сид от происходящего полностью дистанцировался – то ли на кислотном приходе, то ли в нервном расстройстве, я так и не понял.
По сравнению с «Technicolour Dream», я считаю, «Games for May» двумя неделями позже был одним из самых важных концертов, какие мы когда-либо давали, поскольку там возникли элементы, которые мы неизменно использовали все последующие тридцать лет. Питер и Эндрю устроили нам это в «Куин-Элизабет-Холле», в районе Саутбэнк, через промоутера Кристофера Ханта, который организовал нам концерт в Институте Содружества. И снова мандат классической музыки оказался неоценимым: Кристофер был одним из немногих, кто мог организовать концерт на этой крайне престижной площадке.
Хотя у нас было совсем мало времени на подготовку и репетиции двухчасовой программы, мы все же сумели организовать вечер как мультимедийное мероприятие Pink Floyd. В отличие от наших регулярных концертов, на разогреве никого не было – можно было контролировать атмосферу и создавать настроение самим. Зрительный зал в «Куин-Элизабет-Холле» был сидячим, поэтому публика (что весьма нехарактерно для рок-концерта) должна была сидеть и слушать музыку, а не танцевать. В немалой степени концерт был импровизационный. Мы отыграли обычный репертуар, а также премьерную «See Emily Play» («You’ll lose your mind and play free games for May…»
[10]), однако бо́льшую часть материала, наподобие «Interstellar Overdrive», мы взяли в качестве заготовок, подложки для постоянно меняющихся идей. Все помнят Сида как блестящего автора песен, но, на мой взгляд, он заслуживает не меньших похвал за свою радикальную концепцию импровизационной рок-музыки.
У нас было кое-какое дополнительное освещение и машина по производству мыльных пузырей, а также домашние диапроекторы, которые следовало установить посреди партера, чтобы свет хоть как-то добивал. Это потребовало некой технической и юридической импровизации, поскольку в то время микшированием звука и света всегда управляли с края сцены. Дело было за несколько лет до того, как стало обычной практикой расставлять звуковые и световые установки в зрительном зале.
«Интернэшнл таймс» сообщила, что событие стало «по-настоящему славной задумкой… подлинным концертом камерной музыки двадцатого века. Чистота впечатления от собственно зала идеально подчеркивала отвязную мешанину разных медиа». Какая жалость, что мы не смогли развить успех этого выступления и избежать еще одного года унылой штамповки бесконечных рутинных концертов.
«Азимутом-координатором», который мы впервые использовали на концерте «Games for May», управлял Рик. Там были два канала, каждый со своей ручкой: один для органа Farfisa, другой для звуковых эффектов. Если ручка находилась в вертикальном положении, звук сосредоточивался в центре; движение ручки по диагонали отправляло звук в динамик, стоявший в соответствующем углу концертного зала. Под управлением Рика органные звуки кружили или шагали – с помощью магнитофона Revox – от стены к стене.
Дальнейшие выступления в «Куин-Элизабет-Холле» нам, правда, были запрещены, но вовсе не потому, что наши перевозбужденные фанаты обдирали обивку с сидений, а потому, что один из членов нашей гастрольной бригады, одетый в форму адмирала, разбрасывал цветочные лепестки по проходам. Хозяева зала сочли это потенциальной угрозой для безопасности той части аудитории, что нетвердо стояла на ногах…
