Роджер в зале ожидания амстердамского аэропорта. В тот период мы, если отправлялись за границу с рекламными целями, обычно садились в самолет, а если ехали играть – грузились в «транзит».
Мы по-прежнему давали немало концертов, но между прошлогодними концертами и нынешними была существенная разница. Первоначальная андерграундная сцена распадалась, а клубы «Топ Рэнк» мы уже исчерпали. Под руководством Тони Говарда мы неожиданно очутились в весьма особой среде: сети университетов. Новые университеты росли как грибы в крупных провинциальных городах, а студенческие профсоюзы быстро обнаружили, что концерты – превосходный способ собрать деньги и даже получить прибыль. В большинстве университетов для привлечения известных групп имелись финансы, заинтересованная публика, подходящие концертные площадки, а зачастую и официальный секретарь, маниакально мечтающий стать бизнесменом. В семидесятые годы многие из таких секретарей стали известными промоутерами: классический пример – Харви Голдсмит, да и Ричард Брэнсон появился из той же среды.
Впрочем, мы не забросили и музыкальную сцену Лондона, хотя с тех пор, как Сид покинул группу, доверие андерграунда мы отчасти утратили (бытовало и по сей день бытует мнение, что уход Сида отметил конец «настоящей» группы Pink Floyd; понять я могу, согласиться – нет). Так или иначе, все менялось: новые клубы наживались на прежних идеалах «UFO».
К примеру, клуб «Middle Earth», который зародился в 1967 году как отросток «UFO», был скорее коммерческой музыкальной площадкой, нежели форумом для всевозможных опытов в смешанной художественной технике – такой психоделический «Марки», где выступали группы, которые можно было счесть плюс-минус андерграундными. Именно «плюс-минус», потому что большинство были обычными ритм-энд-блюзовыми группами, которые охотно поменяли свои костюмы от «Сесила Джи» и аккуратные стрижки на клеша и обязательные гривы с химзавивкой, взяли подходящее название в общем ключе «власти цветов», но по-прежнему выдавали старые добрые риффы Чака Берри.
Выступления в «Middle Earth» позволяли нам худо-бедно поддерживать репутацию андерграундной группы – хватало, по крайней мере, чтобы нас приглашали на вечеринки вроде той, которую Ванесса Редгрейв закатила в честь окончания съемок своего фильма «Айседора». Это определенно был допуск в мир людей, с которыми мы были счастливы познакомиться, однако в то время такое было редкостью. Никто из группы, похоже, никаких воспоминаний об этом богемном званом вечере не сохранил, зато кое-кто сохранил на память элегантные шелковые подушечки.
Мы становились все профессиональнее, и теперь у нас даже завелась нормальная бригада. Нашим первым по-настоящему опытным гастрольным менеджером стал Питер Уоттс. К нам он присоединился по рекомендации Тони Говарда, поработав с The Pretty Things. Любые разногласия в этой группе разрешались так: машина тормозила у обочины, дверцы раскрывались, пассажиры вытряхивались наружу, и следовала драка, после чего поездка продолжалась. Питер сказал, что с удовольствием позаботится о нашей аппаратуре, но, поскольку воспоминания о The Pretty Things еще слишком свежи, с самой группой общаться не хочет.
Позднее Питер передумал. Это оказалось очень кстати, поскольку у нас было только одно транспортное средство. Начав с четырехканального пульта WEM на краю сцены, Питер устроил нам настоящий расцвет гастрольной техники. Через три года мы уже использовали многоканальные микшерные пульты, стоявшие посреди зрительного зала и требовавшие многожильных кабелей, коммутаторов, а также изобилия микрофонов на сцене. Если учесть работу со звуком, транспортировку всей аппаратуры туда и обратно, починку ее в экстремальных условиях и постоянные разъезды, гастрольному менеджеру нужно было сочетание навыков инженера-электрика, тяжелоатлета и дальнобойщика.
Временами даже этих навыков не хватало. Один раз перед концертом в Дануне, к западу от Глазго, Питер выехал раньше нас. Он отвез на место все оборудование, однако из-за задержки с перелетом группе пришлось нанять рыболовное судно и перебираться через озеро в кромешной тьме во время шторма в восемь баллов. Причалив к берегу, мы шатко заковыляли к гостинице, которую нетерпеливая публика уже собиралась разнести на куски вместе с нашей аппаратурой. Под конец выступления благодарный промоутер объявил, что, поскольку мы прибыли поздно, он, к великому сожалению, не сможет нам заплатить. После краткого спора, в ходе которого выяснилось, что промоутер, учитывая его шестифутовый рост и команду еще более крупных друзей-горцев, находится в своем праве и что никаких рейсов до завтра не ожидается, мы забрались в фургон и пустились в бесконечное путешествие на юг.
Вернее, оно могло бы стать бесконечным, если бы вконец изнуренный Питер заприметил указатель «Дорожные работы» раньше, чем мы в них врезались. Фургон получил серьезные повреждения, на быстрый ремонт надежды не было, и мы провели остаток ночи в полицейских камерах местной деревни, которые нам любезно предоставили до раннего утра, когда мы сядем на паром. Наши спутники на пароме, закаленная компания местных фермеров, подивились нашим экзотическим сапогам из змеиной кожи, овчинным полушубкам и бусам: на странствующих козопасов мы смахивали гораздо больше, чем аборигены. В конце концов нам удалось добраться до аэропорта Глазго, а затем и до сравнительно безопасного Лондона.
Это были не гастроли – это был чес. Не делалось никакой попытки организовать рациональные и логически разумные маршруты. Мы просто хватались за любую подвернувшуюся работу. И если это означало, что за выступлением близ Лондона следовал одиночный концерт на другом краю Британии, а на следующий вечер появление, скажем, в Халле, то так оно все и получалось.
Со временем Питер Уоттс обзавелся помощником – Алан Стайлз, бывший армейский инструктор по физподготовке, располагал очень длинными волосами и весьма вычурным гардеробом, в котором выделялись предельно обтягивающие брюки: когда Алан появлялся на сцене перед концертом, чтобы проверить микрофоны, мы после него смотрелись довольно бледно. Алан тоже был уроженцем Кембриджа, известным в тамошних узких кругах, поскольку сдавал в аренду ялики на Кеме и неподражаемо играл на саксофоне (в дорогу он вечно таскал с собой флейту). Особо склонен к насилию Алан не был, однако на вопросы типа «А это мальчик или девочка?» мог отреагировать соответственно. Самый характерный инцидент случился в тот раз, когда Алан, таща на плечах тяжелые колонки, попытался протолкаться мимо каких-то паршивцев на лестнице. После краткой и непринужденной беседы Алан вздохнул и, развернувшись на месте, в балаганной манере раскидал противников колонками.
И Питер, и Алан сопровождали нас в участившихся поездках на континент – уж теперь-то мы платили наши музыкальные долги, – где народ оказался на удивление восприимчив к нашей музыке. Возможно, это потому, что там мы не испортили репутации, выступая на пике безумия или с Сидом, совершенно улетевшим в озоновый слой. Впрочем, какова бы ни была причина, у этих поездок был один важный побочный эффект: они дали нам пространство вне Британии, где мы могли развиваться как группа, и это очень нам помогало. Европа не была обширно представлена в наших графиках 1967 года, зато в 1968-м мы проводили время во Франции, в Нидерландах и Бельгии, и это было замечательное время.
