Удивительно, но помимо этого, Ле Гри утверждает, будто во время краткого отсутствия Николь с Маргаритой в Капомесниле остались «белошвейка и ещё две женщины». Это разнится с версией, которую озвучил Карруж, утверждающий, будто Николь оставила Маргариту в замке «почти одну» без посторонней помощи и внимания. Более того, Ле Гри говорит, что, вернувшись, Николь застала невестку в приподнятом настроении, «счастливую и весёлую, без малейших признаков расстройства». Вывод очевиден: может ли так вести себя женщина, несколько часов назад подвергшаяся жестокому нападению и изнасилованию?
Далее Ле Гри предлагает пугающий отчёт о событиях с момента возвращения Жана из Парижа три или четыре дня спустя. Он не скупится на чёрные краски, описывая рыцаря, как ревнивца и деспота. Ле Гри утверждает, будто узнав, что оставленная для надзора за супругой служанка осмелилась нарушить его приказ и отправилась с Николь в Сен–Пьер, Карруж пришёл в ярость и «тут же принялся избивать упомянутую служанку, а затем и Маргариту, нанося им удары кулаками по голове». Это скандальное заявление возымело действие, став почвой для многочисленных сплетен при дворе. В то время как рыцарь строит из себя верного любящего мужа, сквайр изображает его жестоким кровожадным монстром, избивающим собственную жену и других женщин. Отрицая, что сам когда–либо нападал на Маргариту, сквайр сваливает всю вину на собственного супруга дамы.
Ле Гри утверждает, что на этом жестоком избиении рыцарь не остановился, за ним последовало другое насилие: «на следующий же день» Карруж принудил Маргариту ложно обвинить сквайра в изнасиловании, «хотя упомянутая Маргарита об этом ранее даже не заикнулась». Последнее заявление имеет решающее значение, поскольку выходит, что, выдвигая обвинения, рыцарь бессовестно лгал, в припадке ярости заставив собственную жену отомстить безвинному сквайру. Он описывает Маргариту несчастной женщиной со свежими следами побоев от мужниных кулаков, вынужденную стать подельницей в этом гнусном преступлении, противном её душе и совести.
По версии Ле Гри, рыцарь предал огласке свои обвинения против него «лично, через Маргариту, путём угроз и запугиваний, а также через нанятых им подпевал».
Вывернув рассказанную рыцарем версию преступления наизнанку, Ле Гри перешёл к следующей части собственной защиты — своему алиби. Если он не приезжал Капомесниль 18 января, не нападал на Маргариту и не насиловал её, то где же он на самом деле был в этот день и чем занимался?
Отвечая на этот вопрос, сквайр тщательно описывает, где он находился и что делал в течение всей третьей недели января. Поскольку Карруж не указывал точных дат, Ле Гри пытается доказать, что не мог совершить преступление ни в один из дней той недели.
Ле Гри утверждает, будто в понедельник 15 января он находился в двух лье (около шести миль) от Аржантана, навещая своего друга, сквайра Жана Белото, и присутствовал на панихиде по его недавно умершей жене. Ле Гри говорит, что гостил у Белото вплоть до среды 17 января, пока не вернулся в Аржантан по приказу графа Пьера. В тот день он отобедал с графом, а вечером посещал его в опочивальне. После этого, как заявляет сквайр, он «лёг спать и провёл ночь в своей комнате того же города», где под словом «ville» — «город» явно подразумевается Аржантан.
Утром в четверг, по словам Ле Гри, его разбудили Пьер Тайлеп и Пьер Белото, брат Жана Белото, гостившие в Аржантане. Сквайр отправился со своими друзьями во дворец на утреннюю мессу и с тех пор не расставался с ними. После мессы граф пригласил всех троих составить ему компанию за утренней трапезой, и Ле Гри совершенно «открыто и прилюдно» позавтракал во дворце. Окончив трапезу, сквайр, «прихватив вина и закусок», увёл своих друзей в соседнюю комнату и неотлучно находился в их компании вплоть до обеда, после чего, вновь посетив графа в его опочивальне, вернулся «в свою комнату», где и провёл ночь.
В пятницу 19 января, со слов сквайра, он с Пьером Тайлепом и Пьером Белото покинул Аржантан и отправился в Ану, находящийся примерно в одном лье, где и оставался вплоть до субботы 20 января, после чего снова вернулся в Аржантан. Под «Ану» — явно подразумевается Ану–Ле–Фокон, то самое поместье, которое Ле Гри приобрёл через графа Пьера у отца Маргариты. Столь нарочитое упоминание Ле Гри об Ану–Ле–Фоконе в своём алиби и утверждение, будто он провёл там день после предполагаемого изнасилования Маргариты, вероятно, взбесило рыцаря.
Подробно описав, где он находился с понедельника 15 января по субботу 20 января, Ле Гри подвёл к тому, что у него «просто не было возможности совершить нападение или какое–либо преступление», особенно если учесть, что расстояние от Аржантана до Капомесниля «девять лье по разбитой дороге, которое зимой только за день преодолеешь». Девять лье (около 40 километров) в четыре раза больше, чем два лье (около 9 километров), расстояние, которое проехала Николь де Карруж в тот же день при той же погоде и по похожей дороге. Зимой путешествие сквайра в Капомесниль и обратно, примерно в восемьдесят километров, отняло бы, как и утверждал сквайр, «целый день», и то на резвой выносливой лошади. Со свежими лошадьми гонец мог бы преодолеть за то же время восемьдесят, а то и девяносто миль по хорошей дороге.
Жак Ле Гри был довольно состоятельным человеком и имел в своём распоряжении превосходных лошадей. Если сквайр послал Адама Лувеля в Капомесниль шпионить за Маргаритой, как утверждал Жан де Карруж, то ему ничто не мешало переправить туда и свежих лошадей. Но всё же Ле Гри удалось посеять сомнения, будто он мог преодолеть расстояние в пятьдесят миль из Аржантана в Капомесниль и обратно за пять–шесть часов — время, которое потребовалось Николь, чтобы проехать 11–12 миль до Сен–Пьер–Сюр–Див и вернуться.
С другой стороны, велика вероятность, что Ле Гри солгал о месте своего пребывания в среду 17 января, когда, по его словам, он мирно спал «в своей комнате» в Аржантане. Возможно, он уже караулил свою жертву в доме Адама Лувеля на рассвете 18 января. Если так, то, изнасиловав Маргариту, Ле Гри проехал всего двадцать пять — двадцать шесть миль, вернувшись в Аржантан, а это всего в два раза больше расстояния, которое проделала в тот день престарелая Николь де Карруж. В этом нет ничего невозможного для опытного наездника на резвом скакуне, даже учитывая плохое состояние зимних дорог.
После нелестных характеристик и выпадов в сторону Жана, озвучив своё алиби, Жак Ле Гри заключил, что он никак не мог совершить это преступление. Он даже поставил под сомнение сам факт преступного деяния, одно из четырёх условий, необходимых для дуэли. Во–первых, рассуждал он, обвинения, по всей видимости, возникли из–за ревности рыцаря и основаны на показаниях запуганной им жены. Во–вторых, сложно поверить, будто он «на пятом десятке, уже вступив в почтенный возраст», без остановки проскакал девять лье до Капомесниля, и у него ещё хватило сил напасть на столь яростно сопротивляющуюся Маргариту, что потребовалась посторонняя помощь, совершить насилие, а затем ещё проскакать девять лье обратно «в мороз, по заснеженным зимним дорогам». В-третьих, если преступление действительно имело место, то «Маргарита, доблестно и ревностно защищавшая свою честь» несомненно оставила бы шрамы, царапины или какие–либо отметины на лице насильника, либо других частях тела, «царапаясь, кусаясь или брыкаясь», но ничего подобного на теле сквайра не было обнаружено, да и «упомянутая Маргарита явно не выглядела избитой или покрытой шрамами». В-четвёртых, якобы одиноко стоящий замок в Капомесниле в действительности тесно примыкал к «десяти или двенадцати жилым домам», жители которых непременно услышали бы крики Маргариты, взывающей о помощи, но они и знать не знали о предполагаемом преступлении.
