Капомесниль, место предполагаемого преступления, ныне тихая деревушка в глухой нормандской провинции. Река Ви по–прежнему служит источником жизни для небольшой плодородной долины, где некогда располагались феодальные владения семьи Карруж. Бо́льшую часть года эта речка успешно снабжает местных рыбаков форелью, мирно петляя через поля, сады, мимо средневековой мельницы, вдоль невысокого утёса, где некогда стоял старинный замок. После того как земли перешили от семьи Карруж к другим владельцам, в замке появились новые хозяева, и тот постепенно стал ветшать, пока и вовсе не был разобран во время Французской революции. Сегодня от него не осталось и следа, если не считать кусков каменной кладки, позаимствованных фермерами для более поздних хозяйственных и жилых построек, рассыпавшихся по утёсу вдоль реки.
Примерно в миле на север, с другой стороны речной долины, раскинулась деревня Сен–Креспен, её церковный шпиль до сих пор виднеется на горизонте. Наверняка Жан и Маргарита не раз любовались им, посещая Капомесниль. На востоке высится цепь невысоких холмов, а примерно в десяти милях от них расположен город Лизьё, прямо вдоль дороги из Фонтейн–Ле–Сорель, по которой Жан и Маргарита ехали в Капомесниль зимой 1385–1386 года, навстречу новой бурной главе в их жизни, которая вот–вот должна была начаться.
Другая дорога ведёт в Капомесниль с юга, из Сень–Пьер–Сюр–Див, в этот город вызвали Николь де Карруж, из–за чего Маргарита осталась одна в то роковое утро. Современный турист может добраться до Капомесниля по шоссе D16 к северу от Сен–Пьера, свернув на узкую просёлочную дорогу, пролегающую вдоль речки Ви к невзрачной деревушке из горстки однотипных строений.
Ранним мартовским утром, когда поля ещё не просохли от зимнего ненастья, речка за плотиной близ старой мельницы вздулась от паводка, и чиновники из Бюро–Дез–О не придумали ничего лучшего, как открыть шлюзы, затопив дорогу, ведущую на север через речную пойму, полностью отрезав этим импровизированным рвом Капомесниль от Сен–Креспена, как некогда делали средневековые крестьяне во времена Столетней войны, пытаясь защитить своё зерно и скот. Но паводок уже отступает, скупое солнце золотит лучами раскисшую плодородную почву, суля весеннее тепло, а громко каркающие вороны, рассевшиеся на яблонях вдоль реки, похоже, единственные, кто ссорится в это мирное утро.
Возле дорожного указателя с надписью «Капомесниль» я замечаю человека в резиновых сапогах, орудующего лопатой в грязном дворике близ того места, где некогда располагался древний замок. Я притормаживаю у обочины и выхожу из взятого напрокат «Ситроена». После нескольких дней общения с нормандскими старожилами, в числе которых был и местный истрик, вооруживший меня рядом интересных фактов, мне не терпится узнать, что известно человеку с лопатой о замке, некогда располагавшемся на этом самом месте, и его средневековых обитателях. Может, ему удалось случайно раскопать какие–нибудь артефакты — послания седой старины.
Подойдя к забору из колючей проволоки, за которым маячит незнакомец, я окликаю его на своём лучшем французском и, представившись, спрашиваю, известно ли ему что–нибудь о старом замке и семействе Карруж. Прекратив перелопачивать почву, мужчина настороженно изучает меня, явно ошарашенный визитом незваного гостя, пожаловавшего в эту глухомань и проявляющего подозрительный интерес к его земле.
То ли во всём виноват мой неидеальный французский, то ли я не так представился, а может, виной всему мой нарочитый американский акцент или врождённое нормандское недоверие к незнакомцам, задающим дерзкие вопросы, — тысячелетняя история бесконечных войн, разбоев, предательств и грабительских поборов не прошла даром. Какова бы ни была причина, мужчина коротко отвечает, что мне стоит обратиться за подобной информацией в местную мэрию, расположенную в городской ратуше. Он поднимает грязную лопату и тычет мне через плечо в сторону Месниль–Може в двух милях отсюда, откуда я только что приехал. Огромный свирепый пёс заливается лаем позади ветхого заборчика за спиной крестьянина, подпрыгивая и угрожающе раскачивая изгородь огромными лапищами.
Я так и остаюсь по другую сторону натянутого меж нами проволочного забора. Мужчину явно не прельщает мысль, что я буду бродить по его владениям, копаться в земле в поисках древнего фундамента и, потягивая кальвадос (разновидность местного бренди на яблоках), услаждать слух красочными местечковыми байками про мрачное Средневековье. Буквально на этом месте некогда высился старинный замок, где жила та злосчастная дама, ставшая жертвой ужасных обстоятельств, а теперь здесь живёт этот фермер (возможно, с женой и детьми), оберегая древние тайны, погребённые в этой земле, без малейшего желания выложить их первому встречному; либо он просто слишком занят, чтобы думать о призраках прошлого. Но я не вправе винить его за то, что он так небрежно отмахнулся от меня лопатой. Нормандия имеет долгую кровавую историю, полную жестокости и насилия; до сих пор на чужаков здесь смотрят как на потенциальных врагов, и нужно немало постараться, чтобы подтвердить свой дружеский статус. Собака по–прежнему захлёбывается лаем, а мужчина продолжает размахивать грязной лопатой, я благодарю его за потраченное на меня время и полезную информацию, возвращаюсь к своему авто и уезжаю.
ДОПОЛНЕНИЕ:
СЛЕД
В ИСТОРИИ
Печально известное преступление против Маргариты, расследование, учинённое парижским Парламентом, и нашумевшая дуэль между Жаном Карружем и Жаком Ле Гри на ристалище Сен–Мартен изрядно прогремели в своё время и на много веков пережили своих участников, дав почву многочисленным домыслам и мифам. Вот уже несколько столетий это знаменитое дело не перестаёт быть источником многочисленных споров, и более поздние мнения по данному вопросу столь же резко разделены, как и на момент дуэли. Хронист Жан Фруассар, описывающий данное событие несколько лет спустя (около 1390‑го), утверждал, что сам король, вся его свита и огромная толпа зрителей радовались исходу поединка. Но Жан Ле Кок, адвокат обвиняемого сквайра сообщает, что во время дуэли реакция присутствующих была неоднозначной: одни решили, что Карруж полностью доказал свою правоту, другие — считал, что Ле Гри пострадал безвинно. А написанная на латыни спустя десять–пятнадцать лет «Хроника Сен–Дени» утверждала, будто Маргарита ошибочно (хоть и искренне в это веря) обвиняла Ле Гри, и, что якобы другой преступник признался в содеянном преступлении. В 1430‑ых Жан Жювеналь де Урсин использовал сей миф в своей знаменитой Французской хронике, только он заменил признания осуждённого преступника исповедью больного на смертном одре, доказав тем самым живучесть данной легенды. Миф о ложном обвинении, несправедливом приговоре и запоздалом разоблачении до сих пор актуален среди историков.
Вряд ли мы когда–либо узнаем, что случилось с мадам Карруж в Капомесниле 18 января 1386 года, чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос. Как писал в своём дневнике Жан Ле Кок, видимо подозревая своего подзащитного в лукавстве: «Никто не знает, что там случилось на самом деле». И всё же маловероятно, что Маргарита ложно обвиняла Ле Гри и его предполагаемого сообщника, искренне веря в свою правоту. Она присягнула в суде, что видела обоих мужчин при ярком дневном свете, и Лувель довольно ясно назвал ей имя Ле Гри, прежде чем тот сам возник на её пороге несколько минут спустя, и что она разговаривала с обоими мужчинами, прежде чем те напали на неё. Всё это сводит к нулю вероятность того, что Маргарита обозналась, даже если она видела Жака Ле Гри второй раз в жизни. Кроме того, Маргарита обвиняла двух мужчин, хотя в легенде об «истинном виновнике» фигурирует только один единственный персонаж, что тоже довольно странно.
