Девочка-подросток в первую очередь — объект оценки, прочитал он. Она одинаково восприимчива и к критике, и к лести. Она — экспонат, которому присваивают тот или иной класс. Грудь, ягодицы, походка, одежда.
Ее подростковое “я” — это всегда версия ее самой, подобно фальшивой улыбке в сверкающем лезвии бритвы.
Повзрослев, она будет вспоминать годы отрочества как некую неясную болезнь. Как инфекцию, от которой ей так и не удалось до конца излечиться.
Запись была датирована началом девяностых, когда Луве еще учился на психолога. Дневник он нашел зажатым между книгами по психологии развития; должно быть, он попал туда по ошибке, после переезда.
Фальшивая улыбка в сверкающем лезвии бритвы, подумал Луве и закрыл дневник. Во всяком случае, формулировка точно его собственная.
Он вышел в коридор и направился к кабинету, в котором проводились сессии психотерапии.
После того как Свен-Улоф Понтен забрал Алису, группа как будто наполовину опустела.
Луве вошел и сел. Четыре оставшиеся девочки сидели тихо как мыши.
— Давайте поговорим о том, что случилось. Говорить может, кто хочет, но по очереди. Кто начнет?
Руки подняли все четыре, и Луве дал слово той, что успела первой.
— Почему легавые увезли Эркана? — спросила девочка.
— Его задержали и пока отстранили от работы. И, мне кажется, не стоит строить предположения, не зная, что произошло. Вечером придет его сменщик.
— Полицейские нашли Фрейю?
Луве энергично затряс головой.
— Нет, но даю вам честное слово: как только я что-нибудь о ней узнаю, вы будете первыми, кому я скажу. Сейчас важнее всего, как вы себя чувствуете…
— А Повелителя кукол полиция нашла? — перебила его одна из девочек.
— Насчет него я тоже не знаю.
Окно, перед которым сидела девочка, выходило на бурый склон, поднимавшийся к лесу, и Луве показалось, что там что-то движется. Кролик?
Похоже на кролика, но зверек быстро исчез.
Там один мужик разводит кроликов.
Луве почти дословно помнил, что Нова рассказывала по время последней сессии.
Я пошла туда, взломала дверь и свернула крольчонку шею. Потом мы его похоронили в лесу. Хотите — проверьте. Мы там крестик поставили — связали две палочки резинкой для волос.
Луве кашлянул.
— Напоминаю: если хотите — можете высказаться.
— Я хотела спросить про Нову, Мерси и Фрейю, — сказала следующая девочка, и ее соседка согласно закивала. — Здесь как-то пусто стало. Понимаете, да?
Ее прервал короткий стук в дверь.
— Да? — сказал Луве. На пороге стояла бывшая терапевт Фрейи.
— У вас найдется минутка?
Луве поднялся и вышел.
Терапевт задумчиво смотрела на него.
— Ко мне только что заходила уборщица… Утром она убирала в комнате Алисы и нашла вот это. — И она протянула Луве черную майку.
— Ну да, девочки часто затыкают вентиляцию, когда с фабрики тянет вонью.
Терапевт вздохнула.
— Это не Алисы. Это майка Фрейи.
Луве вгляделся в майку. На груди большими красными буквами значилось “Голод”.
— Любимая майка Фрейи, — сказала женщина. — Как по-вашему, Алиса может что-нибудь знать об исчезновении Фрейи?
Рано или поздно запретят
Нюнесвэген
Кевин не знал, насколько он может распространяться, но спросила-то Вера.
— Луве Мартинсон проходит по программе защиты свидетелей, — начал он. — И не далее как полтора года назад, весной 2011 года, его звали по-другому.
— И что это значит?
— Пока неясно, но что-то там было… Может быть, он выступил свидетелем.
В машине Веры пахло сигариллами, как в отцовской. Для Кевина этот запах с детства означал безопасность.
Ему давно уже хотелось задать один очень важный вопрос, но Кевин долго не знал, как его сформулировать. Сейчас вопрос наконец оформился.
— У вас с папой были отношения?
Ответ оказался быстрым и коротким.
— Да, — сказала Вера и выбросила окурок в окно.
Ее ответ словно подтвердил его неясные догадки. Кевин ощутил облегчение.
Представил себе их вместе.
Клинт Иствуд и Хелен Миррен.
Вера и его отец почти тридцать лет работали вместе, близко общались, и Кевин без особого труда представил их в одной постели.
То, что он услышал, вдруг показалось ему само собой разумеющимся.
— И долго?
Вера завела мотор.
— Начали, когда были подростками. Закончили лет пятнадцать-двадцать назад.
Как там мама сказала? Ей было всего тринадцать… Мокрощелка паршивая.
Вера вырулила с парковки.
— Ты злишься?
— Нет, на вас — нет. — Кевин открыл бардачок, где лежали сигариллы. — Можно одну?
Вера кивнула.
Пока Вера гнала машину через квартал высоток, оба молчали. Кевин закурил и опустил окошко.
— Как там Себастьян? — спросила Вера.
Кевин рассказал про те выходные, на Гринде, и как он, подросток, заявил, будто Себастьян всю ночь лез к нему обниматься и не давал спать.
И как папа и Вера отругали Себастьяна.
— Мы все не так поняли, поторопились. — Вера выехала на Нюнесвэген и поехала на север, в город.
Державшаяся несколько часов сухая погода кончилась, снова зарядил дождь. Кевин воспринимал каждую каплю как личное оскорбление. Он где-то читал, что шведы в представлении многих иммигрантов вечно жалуются на погоду. Впустую тратят энергию на то, на что не могут повлиять. Может быть, он совершает ту же ошибку, роясь в отцовском прошлом. Сладить со смертью он все равно не в силах.
А тайны будут всегда.
Вера кашлянула.
— Я в последнее время много думаю о Себастьяне… Может быть, я слегка категорична, но мне кажется, у него мания величия.
— Сильно сказано, — отозвался Кевин, хотя ему казалось, что все еще сложнее.
Побывав у Себастьяна, Кевин озаботился узнать побольше о словах “ути” и “сэкаи”. По-японски это значило “дом” и “мир” соответственно; так Кевин получил намек на возможную проблему Себастьяна.
— Он отказывается разговаривать со мной, — продолжала Вера. — Но постоянно дает понять, что у него в жизни есть некая миссия, столь великая, что по сравнению с ней все наши занятия не имеют смысла. И пока он убеждает себя в своем великом предназначении, он палец о палец не ударит, чтобы устроить повседневную жизнь. Найти какую-нибудь обычную работенку. — Вера стукнула по рулю. — Реалистичную цель в жизни, какой бы малой она ни была. Вот что мне делать?
