Медицинские средства эпохи были по большей части очистительными. Больного старались избавить от избыточной жидкости кровопусканиями или клистиром. Мольер часто смеется над клистиром, но, может быть, его применение вызывало и неожиданное эротическое ощущение? В некоторых текстах, например в альманахах, очищение желудка уподобляется соитию. Клистиром пользовались часто, почти ежедневно, испытывая двойственное чувства стыда и удовлетворения: врачебное предписание оборачивалось сладострастным удовольствием
[139].
Это замечание вызывает доверие. В этой главе уже говорилось о двойственности образа юноши, переодетого в женщину на сцене, о гомосексуальной практике в «сообществах молодых». Все это дает возможность предположить, что анальное удовлетворение — реальное или воображаемое — было довольно распространено. При этом в Англии и во Франции, где существовали строгие законы против содомии, почти не зафиксировано случаев их применения на практике.
Девушкам тоже ставили клистир. Интересно, а они получали от этого удовольствие?
Глава 3
ПЛОТСКИЕ РАДОСТИ — СМЕРТНЫЕ ГРЕХИ
Фаншона: Но все же как поступают те робкие девушки, что боятся понести? Как удается им обходиться без мужчины, когда желание так и разбирает и подымается к горлу и передок как в огне и, как его ни три, никакого облегчения не наступает?
Сюзанна: Я скажу тебе, кузина, что они делают. Ведь есть такие девушки, к которым ни разу не прикасался мужчина, и, тем не менее, они не отказывают себе в радости возбудиться от сладкого удовольствия и при этом не опасаются последствий.
Фаншона: Но как такое может быть?
[…]
Сюзанна: Девушки, у которых нет под рукой статуи [перед этим был рассказан анекдот о дочке короля, воспользовавшейся бронзовой статуей мужчины с большим пенисом, сделанным из более мягкого материала — Р.М.], довольствуются поддельным членом или просто штучками из бархата или из стекла, по форме похожими на член. Они наливают туда теплое молоко и чешут себя изнутри. Другие пользуются колбасой, толстыми свечками — теми, что по четыре штуки за ливр, или же просто засовывают палец так далеко, как только можно, и получают от этого облегчение. Ведь сколько есть на свете несчастных девушек, затворниц поневоле, и сколько монахинь, что и на мир могут поглядеть лишь одним глазком. Все они вынуждены выходить из положения таким образом и не могут побороть искушения, ведь сношаться так же необходимо, как есть и пить! Как только девушке исполнится 15 лет, ее одолевает вожделение, и надо как-то усмирить свой естественный пыл!
[140]
«Школа девушек» — короткий анонимный текст, откуда взят этот отрывок, — появилась в 1655 году. Позже его обнаружил Фредерик Лашевр (1855–1943), большой знаток подобной литературы, открывший для читателей немало забытых авторов-либертенов и вместе с тем несколько шокированный их писаниями. Он увидел в «Школе девушек» первое эротическое пособие, написанное по-французски. Однако текст интересен не только этим. Произведение поражает своей необычностью с самых разных углов зрения. Удивителен тон изложения, высокое качество стиля, сам замысел автора (или авторов). В эпоху жесткой цензуры, когда в изобилии публиковались учебники «хорошего тона», призванные снабдить «порядочного человека», горожанина, правилами вежливого поведения и навыками жесткого самоконтроля
[141], «Школа девушек» предлагает очень плотский урок «воспитания чувств», проникнутый иронией и посвященный женским сексуальным проблемам! Впервые под пером мужчины (автор, очевидно, мужчина) появляется мысль о том, что женское тело имеет право на эротические ощущения. Эта невозделанная почва разработана здесь с точностью и обезоруживающей простотой в выражениях: все названо своими именами. Жаль, что не было найдено параллельной «школы юношей». Мольер чуть позже написал «Школу мужей» (1661), а еще годом позже — «Школу жен» (1662). Он тоже считает вполне правомерным, что Агнесса — героиня пьесы — хочет испытать любовное удовольствие. Но Мольер следует правилам приличия, и девушка ждет радостей и сладостей от брака
[142].
Совсем иная позиция у Фаншоны, которую обучает ее кузина Сюзанна. По ее мнению, есть, пить и сношаться — естественно. Мы увидим дальше, что «Школа» повторяет мысли либертенов эпохи, в частности барона де Бло, умершего в 1655 году. В то время как господствующие нравственные и религиозные нормы, усвоенные правила поведения, законы, установленные мужчинами, провозглашают, что любое чрезмерное внимание к телу греховно, раздаются и совсем иные голоса. Они говорят, что каждое человеческое существо имеет право на чувственные радости, и женщины не исключение из этого правила. Мольер говорит о том же, но осторожно, устами невинной Агнессы, спрашивающей, что такое «любовь»: «Вы говорите, это грех? Помилуйте, но почему?»
[143]
«Школа девушек» будет путеводной нитью данной главы
[144]. Историки менее любопытные и более суровые, чем Фредерик Лашевр, часто принимают за чистую монету проповеди моралистов эпохи. Однако в повседневной жизни все идет не так гладко, как хотелось бы моралистам. Самые строгие судебные законы действуют лишь тогда, когда население признает их справедливость. Как много авторов блестящих трудов о семье и браке забывают об этом, и их собственные труды тоже настигает забвение
[145]. Однако не стоит пренебрегать теоретическими и юридическими данными, они могут стать отправной точкой исследования: необходимо понимать, насколько сильны были запреты. Наслаждения плоти видятся как серьезный грех в христианской монашеской традиции, влияние которой после Реформации распространилось и на городское общество, и на определенные крестьянские круги. Вместе с тем нельзя не учитывать реальное положение вещей: запреты нарушались очень часто, иногда систематически. Данные, почерпнутые из судебных архивов Франции и Англии, могут быть сопоставлены со «Школой девушек». Мы получим, таким образом, любопытную точку зрения и увидим, что эротическое сочинение о женском оргазме, написанное с иронией и оттенком грусти, представляет в сжатом виде тот опыт телесных радостей, который был известен гораздо большему числу людей, чем это кажется на первый взгляд. Даже крестьяне прибегали к нему. Этот опыт противостоял попыткам новых поборников нравственности заморозить чувственную жизнь человека. Конечным результатом подобного противостояния стало то, что внутри нашей культуры понятия сладострастия и проступка надолго оказались связаны с неминуемым наказанием за него. Наслаждаться и знать, что за это придется расплачиваться, — вот удел тех, кто телом и душой противился ужесточению запретов и табу. Задолго до маркиза де Сада в XVII веке было открыто, как велика роль боли и крови в возбуждении чувственности, и сделал это Никола Шорье в 1660 году в книге «Диалоги Алоизия Сигеа», известной также под названием «Сотадическая сатира»
[146].
