Сексуальные развлечения неимущих
Нам известно, как получала удовольствие в основном меньшая, обеспеченная часть населения. Эти наслаждения описаны в автобиографиях, составленных людьми образованными, из хорошего общества. Уолтер расширяет наши познания, показывая, насколько обманчива может быть внешность, причем даже там, где речь идет о сливках общества. В его жизни был период, когда он часто ходил в театр и в рестораны высшего класса. Однажды он пошел на маскарад в Воксхолл-Гарденс. Там он дал взятку сторожу, и тот позволил ему «спрятаться в кустах, куда женщины приходили помочиться. Я слышал, как они делали это и что говорили, и никогда прежде я не слышал столько сальностей и непристойностей за один вечер. Их там перебывало не менее двухсот»
[409]. Помимо того что мы узнаем об отсутствии отхожих мест в Воксхолл-Гарденс (поэтому все приходят облегчиться в кусты), мы сталкиваемся с миром самой обыденной реальности, окно в которую приоткрывает нам рассказчик. Люди поступают иначе, когда им не надо играть ту или иную социальную роль, и оскорбиться этим может лишь тот, кто не знает, как ведут себя дети, когда за ними не наблюдают родители. Варианты такого спонтанного поведения в смягченном виде периодически встречаются в знаменитом американском телесериале «Секс в большом городе» (1998–2004), где четыре нью-йоркские женщины, не скованные условностями, откровенно говорят о своих желаниях.
Некоторое время назад несколько исследователей взялись за изучение сексуальности у людей из народа
[410]. 1318 досье из архивов лондонской больницы при приюте для подкидышей дают возможность узнать, каково было сексуальное поведение трудящихся классов в 1850–1880-е годы. Изучение архивов приюта позволяет развеять мнение, что среди низших классов царил сплошной разврат, причем благонамеренные люди охотно поддерживали и распространяли это мнение. В 1850 году один обозреватель писал: «Ничто не говорит о том, что у них есть хотя бы малейшее уважение к условностям, к правилам приличия или к нравственности. Наоборот, повсюду в их жизни мы видим проявление отвратительных животных инстинктов, настолько низменных и порочных, что и дикарям с ними не сравниться». Особое осуждение вызывает «обнаженность» и выставление напоказ частей тела, покрытых волосами. Буржуазные блюстители нравов приходили в негодование от вида самого малого голого участка кожи или волос на мужской груди или в женских подмышках
[411]. Они не выносят малейшего намека на животную сущность человека и упрекают бедняков в том, что те не следуют правилам приличия элиты.
Приют для подкидышей принимает плоды греха. Все они рождены вне брака. Некоторые младенцы родились у служанок, которых хозяева силой принудили к половой близости, другие появились в результате простой и бесхитростной связи между людьми одного социального уровня. Почти все матери говорят, что имели несколько сношений с отцом ребенка, простодушно веря, что он женится. Они соглашались на близость после полугода, а то и года ухаживаний. Очень редко в излияниях матерей присутствует упоминание о самом акте и полученном удовольствии
[412]. Автор исследования делает из этого несколько поспешный вывод о том, что плотская невоздержанность, в которой обычно упрекали «беспутные классы», — не больше чем предрассудок. Несомненно, нежные чувства, о которых говорится в письмах матерей-одиночек, несут на себе отпечаток господствующей буржуазной модели романтической любви, предписывающей к тому же сдержанность во всем, что касается физического влечения. Вспомним, что администрация приюта брала детей на попечение лишь по письменному заявлению матери и на основании документа, удостоверяющего «добродетель, скромность и честность заявительницы»
[413]. Мать должна была произвести хорошее впечатление, выказать смирение, покорность, раскаяние и готовность загладить свою ошибку. В ином случае ее прошение могло быть отклонено. При этом большинство незамужних матерей не зарабатывали столько денег, чтобы нанять к ребенку кормилицу, и не могли продолжать работать с младенцем на руках. Обреченные на полную нищету, они хватались за единственную возможность спасения и приспосабливались к навязанным им нравственным требованиям.
Из источников складывается достаточно печальная картина сексуальной жизни бедных девушек. Они идут на уговоры ухажеров и соглашаются отдаться им еще и потому, что оказываются в своеобразной культурной западне. Многие из них воспитаны в старых деревенских традициях, позволяющих молодым людям разнообразные ласки вплоть до совокупления. У английских крестьян при Старом порядке существовал обычай «бандлинга», то есть ухаживания, которое предполагало встречи влюбленных наедине в доме девушки. Родители ничего не имели против, хотя молодых людей порой заставали обнаженными в одной постели. Кроме того, влюбленным дозволялось прилюдно демонстрировать свою связь, обмениваться подарками, что воспринималось как обещание жениться. Более того, они могли узаконить свое сожительство, пройдя церемонию «пичеринга»
[414]. Подобные пробные союзы были распространены по всей Европе. Обычаи и давление коллектива охраняли девушку от обмана. Если она беременела, соблазнителя обязывали жениться. А если он уже был женат, от него требовали денег на содержание ребенка
[415]. Вот почему в Лондоне XIX века девушки из народа считали, что, если мужчина обещал жениться, можно заходить в отношениях достаточно далеко.
Слишком поздно они понимали, что здесь другие правила игры, во всяком случае, для мужчин. Составители нового закона о бедных 1834 года были настроены крайне решительно против «народной порочности» и включили в закон «положения о незаконнорожденных». Теперь незамужние матери не могли получить помощь нигде, кроме как в «работных домах» — своеобразных муниципальных приютах, где их принуждали к тяжелой работе. К тому же по новому закону розыск отца и взимание с него средств на содержание ребенка не был обязательным. Очень немногим соблазненным девушкам удавалось отстоять свои права. Любовники обещали им много, не держали слова и бежали. Иногда они эмигрировали в Америку или куда-либо еще. Некоторые переживали, что им пришлось предать возлюбленную, но у них просто не было денег, чтобы содержать ее и ребенка. Другие, «развратники одного дня», пользовались изъянами законодательной системы, чтобы обольстить жертву, а потом безжалостно бросить ее. Викторианский парадокс заключался в том, что деревенская система ценностей, допускающая добрачное сожительство, была разрушена во имя морали, но при этом мужчина, в ущерб интересам женщин, получил возможность никак не ограничивать свои желания
[416]. А женщины оказались жертвами вдвойне. С одной стороны, они были беззащитны в своем порыве к удовольствию, но, с другой стороны, распространенная концепция романтической любви толкала их в объятия любителей волочиться за юбками, знающих, что на них не лежит никакой ответственности. Относительное равновесие все-таки установилось. Приют для подкидышей давал выход тому меньшинству девушек, что могли подтвердить свое раскаяние в содеянном. Другие, чей образ жизни не выглядел столь же нравственным, пополняли ряды проституток или впадали в горькую нищету. Однако родные и близкие девушек часто были снисходительны к несчастным. Потеря девственности, внебрачные отношения и длительное сожительство не представлялось чем-то из ряда вон выходящим, так как и в промышленных городах в народе иногда сохранялись деревенские традиции
[417].
