Механизм помощи девушкам был двойственным — филантропическим и карательным одновременно. К сожалению, роль мужчин-отцов в документах, отражающих этот механизм, никак не прорисована. За 30 лет в гигантской метрополии были приняты в приют 1318 младенцев, то есть они были спасены от смерти, а их матери — от полного жизненного краха. Лес символов стоит за этой статистикой. Можно увидеть, что формируются новые отношения между полами, и в этих отношениях равновесие сильно смещено в пользу мужчин-самцов. Они, как и во все века, пользуются правом на сексуальные радости и наслаждения вне брака, но теперь и закон не обязывает их нести ответственность за ошибку. Девушки хотят получить радости любви и полагаются на обещание жениться, но в случае беременности им неоткуда ждать защиты. По сути, торжествует все та же викторианская логика: мужчинам предоставлен простор и сексуальная свобода, а женщина обречена на заточение в браке и должна сдерживать свои плотские желания. Здесь можно усмотреть стратегический ход, направленный на то, чтобы внедрить буржуазные нормы в народную среду. Мужчины охотно принимают новую систему ценностей, так как она уравнивает мужчин всех сословий и ставит их в привилегированное положение по отношению к партнершам. Груз ответственности за нарушение правил лежит отныне только на женщинах. Иные любовники, узнав о беременности подруги, ведут себя цинично, без малейших угрызений совести: «Он сказал мне: иди и кидайся в воду, а я тебя подтолкну. Он не отрицал, что он отец ребенка»
[418]. Для рабочих индустриальное общество не было раем, что сказалось и в области сексуальных отношений. Упреки в безнравственности и анархии, адресованные низшим классам в пропагандистских речах, имеют под собой некоторые основания. Радетели нравственности разрушили во имя морали традиционные народные взаимоотношения мужчины и женщины и обострили конфликт между полами в трудящихся классах. Одни получили незнакомое доселе чувство безнаказанности, другие увидели, что отныне они беззащитны и полностью зависимы от мужчин. При отсутствии противозачаточных средств женский оргазм сдерживался постоянным страхом. Снисхождение родных и поддержка строгих филантропов, принимающих детей греха, принципиально не меняли положение дел.
Исследование, на которое мы опирались, касается 1850–1880-х годов, то есть апогея викторианского давления в Англии. Затем медицина меняет свое отношение к мастурбации, а стражи храма науки не могут воспрепятствовать всевозрастающему интересу к физическим удовольствиям. Завесу с проблемы снимает Хевелок Эллис. В конце века расцветает своего рода «сексуальная анархия», которая ставит под сомнение строгие нравственные нормы, а гомосексуалисты и Новые Женщины, отрицающие брак, заявляют о своих правах
[419]. Во Франции того же времени происходят аналогичные потрясения устоев. С 1900 по 1914 год возрастает интерес медиков к проблемам, которые раньше обходили скромным молчанием: абортам и смертности среди грудных младенцев
[420]. Сексуальное поведение пролетариев постепенно кое в чем меняется. Старые и новые нравственные системы переплетаются; то, что было заглушено страхом взыскания и наказания, вновь набирает силу.
Самые красноречивые обличительные речи не могут добиться цели, если они направлены против установившихся, выработанных веками привычек, особенно приятных привычек. Осуждение юношеской мастурбации, потери девственности до брака, а также внебрачного сожительства и адюльтера не вызвало у рабочих и крестьян особого сочувствия. Абсолютный запрет на обнажение тела в XIX веке встретил большее понимание, и жены часто отказывались раздеваться перед мужьями
[421]. Второстепенные моральные догмы вообще внедрялись успешнее, чем основные. До конца XIX века поцелуй в губы считался предосудительным, потом он стал восприниматься как один из залогов длительных отношений, а затем — и как свидетельство особой страстности этих отношений
[422]. Трудно поверить, что удовольствие от того, что язык одного из партнеров оказывается во рту другого, было изобретено лишь в XIX веке. Речь идет не о прогрессе техники любовного наслаждения, но об изменении отношения к тем или иным ласкам в зависимости от эпохи и социальной группы тех, кто их практикует. В XVII веке охотно прибегали к наслаждению, которое в Париже называлось «итальянским», а в Лондоне «французским» поцелуем. По обе стороны Ла-Манша так целовались и развратники из высших кругов, и крестьяне. Этот поцелуй входил в обычай «бандлинга» в Сомерсете или «марешинажа» в Вандее. Он был наделен демонически развратным смыслом позже, что, возможно, было связано с тем, что так целовались проститутки во времена, когда бордели европейских метрополий переживали золотой век. В ХХ веке отношение к поцелую в губы становится более нейтральным, и он воспринимается как вполне невинная ласка во всех сословиях.
Первая половина ХХ века отмечена усиленным стремлением к сладострастию. «Происходит эротизация жизни супружеской четы. Теперь в ней есть место и поцелуям в губы, и оральным ласкам, и взаимной наготе. Эротизация проявляется и в том, что добрачные связи перестают быть чем-то из ряда вон выходящим и постепенно становятся общепринятым обычаем»
[423]. Женщины хотят избежать нежелательной беременности и проявляют ради этого особую активность. Поначалу предохраняются женщины из самых скромных сословий, в частности рабочие, но через одно-два поколения к ним присоединяются и женщины из обеспеченных классов. До изобретения противозачаточной таблетки во Франции со времен Третьей Республики постоянно заключается своеобразное «пари гедонистов»: мужчина и женщина в половом сношении, каждый на свой манер, стремятся избежать беременности, при этом последним выходом остается аборт. «Я всегда просила мужчин быть осторожнее, чтобы я не забеременела», — говорит гладильщица из Брива в 1900 году. Мужчины чаще всего прибегают к прерванному акту, женщины используют тампоны, губки, реже — маточный колпачок. Если меры предосторожности не помогают, от плода «избавляются»; обычно это происходит до третьего месяца беременности. С 1900 по 1914 год количество абортов возрастает в два раза (с 30 до 60 тысяч), а затем увеличивается в ошеломляющей прогрессии. Вместе с тем женщины активно включаются в игру-обольщение. В обиход входит макияж, а в 1920-е годы — краска для волос; расцветает культ тела, молодости и стройности, а также желание любить и быть любимой. Все чаще сексуальные отношения супругов начинаются еще до брака. Если к 1950 году в добрачную связь вступает примерно половина всех девушек, то к концу века — 90 %
[424].
