Как я и говорила, во мне силен дух конкуренции.
Меня никогда и никто не приглашает к себе домой поиграть.
Видите ли, я сильно увлекающийся человек.
Я увлекаюсь. Я вовлекаюсь с головой и всеми потрохами. Вовлекаюсь настолько, что порой ложусь костьми.
Дьявольщина, не за просто же так вся телепрограмма вечеров по четвергам – моя!
Я говорю вам об этом, чтобы вы поняли, насколько значимым для меня было решение «Да-целый-год». Затея с этим годом «Да» была просто гигантской. Зарок о годе «Да» был обязательством. Контрактом между мной и моей величайшей соперницей и судьей – мной самой. Отступление означало бы месяцы самобичевания и рухнувшей самооценки. Я бы себя в грош не ставила. Ситуация стала бы безобразной.
А еще… честно?
Я просто… отчаялась.
Что-то необходимо было изменить. Необходимо. Потому что это никак не могло быть оно.
Получение всего сразу.
Не может быть, чтобы «получение всего сразу» было именно таким. Или может? Потому что, если может, если именно ради этого я трудилась так упорно, потратив столько времени и энергии, если вот так и выглядела Земля обетованная, именно так ощущался успех, именно ради этого я приносила жертвы…
Я даже не хотела рассматривать этот вариант. Я не стану об этом думать. Вместо этого я стану смотреть вперед, вдохну поглубже и просто… буду верить. Верить, что дорога продолжается. Верить, что за поворотом есть что-то еще.
Я буду верить и говорить: «Да».
Я сказала себе это, а потом съела весь тортик и выпила четыре «мимозы», стараясь верить.
Через неделю в моем кабинете в «Шондалэнде» звонит телефон.
Это ректор Хэнлон из Дартмутского колледжа.
У ректоров колледжей не в обычае звонить мне. Я встречалась с ректором Хэнлоном, очень милым мужчиной, ровно один раз. Тем не менее вот он, ректор Хэнлон из Дартмутского колледжа, звонит мне по телефону. У него есть ко мне вопрос. Он хочет знать, не выступлю ли я в июне с приветственной речью на церемонии вручения дипломов колледжа.
С двадцатиминутной речью. Перед примерно десятью тысячами людей.
Эм-м.
Вселенная?
Ты что, черт тебя дери, подшутить надо мной вздумала?
В телефонном разговоре возникает пауза длиной в целую минуту, во время которой воздух не втекает в мои легкие и не вытекает из них. Говорит что-то ректор Хэнлон или нет – мне неведомо. Неведомо, потому что из-за шума в ушах я его не слышу.
Говорить всему «да» в течение года.
Вот оно. Это началось. И теперь, когда это началось, идея говорить «да» перестает быть просто туманной идеей. Теперь реальность того, за что я берусь, заставляет мой мозг грохотать внутри черепа.
Говорить «да»?
Нет никакой возможности планировать. Никакой возможности спрятаться. Никакой возможности контролировать. Нет – если я говорю «да» всему.
«Да» – всему пугающему.
«Да» – всему, что выталкивает меня из моей зоны комфорта.
«Да» – всему, что кажется безумием.
«Да» – всему, что кажется нехарактерным для меня.
«Да» – всяческим дурачествам.
«Да» – всему.
Всему.
Говорить «да».
Да.
Сказать. Сказать СЕЙЧАС.
– Да, – говорю я. – Да.
Мы с ректором Хэнлоном еще некоторое время беседуем. Кажется, это приятно. Кажется, я спокойна. Право, вот уж не знаю. Я сосредоточена на вдохах и выдохах. Стараюсь приглушить рев, который слышу. Повесив трубку, размышляю о том, что только что сделала.
Речь. Приветственная. Десять тысяч человек.
Я вношу эту дату в свой календарь.
8 июня 2014 года.
Июнь.
До него еще шесть месяцев. Шесть месяцев – это о-очень далеко.
Шесть месяцев – это целая жизнь.
Ладно. Пожимаю плечами и возвращаюсь к своим заметкам по сценарию «Анатомии страсти».
С облегчением. Подумаешь, большое дело! Я подумаю об этом позже.
Я задвигаю эту дату на задворки своего сознания и забываю о ней. Забываю на пять с половиной месяцев. По идее, это плохо, учитывая, что мне предстояло написать гигантскую речь. Но, напротив, оказывается, что это к счастью. Оказывается, мне предстоит преодолеть и другие барьеры.
Приветственная речь в Дартмуте – официально мое первое «да».
А фактически?
Дартмутская приветственная речь – первое, чему я говорю «да». Но не первое «да», которое мне на самом деле приходится ДЕЛАТЬ.
Им оказывается другое «да». И что это за «да»? Вот оно-то оказывается куда как страшнее.
Привет, Джимми Киммел!
4
«Да» – солнцу
– Они хотят, чтобы ты была в шоу Киммела.
Это мне говорит мой рекламный агент, Крис Дилорио.
Ага, у меня есть рекламный агент. Наличие собственного рекламного агента – это как «моя фотография на обложке Vogue». Такого рода вещи у тебя бывают, если ты яркая, как Дженнифер Лоуренс, или создаешь дорожные заторы, идя по улице, как Люпита Нионго.
Когда я это пишу, у меня волосы на голове стоят дыбом, потому что я уже пару дней не причесывалась и на мне надета пижама, верх и низ которой не сочетаются. Даже ткань – и та разная. Штаны шелковистые, верх – трикотажный стрейч. На коленке дырка. Привет, Vogue. Ага, у меня есть рекламный агент.
Когда я обзавелась рекламным агентом, я сразу сказала ему и его команде, что мне никогда не приходилось заниматься никакой саморекламой. Все думали, что это шутка. А я не шутила.
Учитывая, что все окружающие знают, что я стеснительна и что явно некомфортно чувствую себя при знакомстве с новыми людьми, всем должно быть вроде как очевидно, что мысль выйти на сцену и выступать перед зрителями, становясь объектом внимания орды фотографов, должна вызывать у меня панику.
Понятно же, что это не самое любимое мое занятие, верно? Вам оно тоже не нравилось бы на моем месте, милые читатели, правда ведь?
Вот поэтому вы и не работаете в Голливуде.
В Голливуде принято считать, что любой человек будет в восторге от того, что прожектор бьет ему прямо в лицо, в то время как он восседает на толчке и все это транслируется по TV в реальном времени.
Я ведь шучу, правда? Нет, по-прежнему не шучу.
Серьезно. Думаю, представься такой шанс, многие в Голливуде ВЫСТРОИЛИСЬ БЫ В ОЧЕРЕДЬ, только бы ухватиться за такой шанс. Выстроились бы в очередь на кастинг для съемок с названием «Человек на толчке».
