Теперь я еще и выглядела как новорожденный цыпленок.
Но это не имело значения. Вздымавшийся ужас, грохотавший во мне, становился все громче и громче, уводя меня настолько дальше обычного страха, что я стала ощущать почти что… безмятежность. Словно слышишь настолько высокий и пронзительный звук, что барабанные перепонки теряют способность его воспринимать и звук становится неслышным. Мой страх вопил так громко, что сделался безмолвным.
Цыпленок терял голову.
Я смотрела, как черный внедорожник Опры сворачивал на студийную парковку. Я смотрела, как черный внедорожник Опры заруливал на VIP-стоянку. Я смотрела, как из черного внедорожника выбралась вначале одна женщина, а затем другая. Первая женщина была такой узнаваемой, такой знакомой, что мне буквально хватило увидеть носок ее сапога, коснувшийся земли, чтобы понять: это Опра. Но вторая женщина… продолжая хлопать вспотевшими руками, я уставилась на нее. Я не могла разобрать, что это за вторая женщина. Кто это?
А потом хлопанье руками прекратилось.
«Гейл, – осознал мой мозг. – Это же Гейл
[13]. Святая праматерь телевидения, я вижу одновременно и Опру, и Гейл!»
Это последнее, что я помню перед тем, как вакуум ужаса лишил меня всего удовольствия.
– Как это было? – задыхаясь от волнения, допытывались у меня по телефону в тот вечер сестры, Сэнди и Делорс. В тот ЕДИНСТВЕННЫЙ раз, когда мне удалось впечатлить моих сестер. Единственный раз – и…
Я. Не. Знаю.
Это то, чего я не сказала.
Неужто вы так ничего и не поняли обо мне с тех пор, как начали читать эту книгу? Не-ет, вы поняли. Вы меня знаете. Вы знаете.
Я стара. И я люблю лгать.
Я сделала то, что делала всегда. Когда Опра снова села в свой внедорожник и уехала, я час за часом бродила по офису, небрежно расспрашивая каждого, кто был свидетелем хотя бы пары секунд ее присутствия, обо всем, что он видел. Заставляя людей рассказывать, что они видели. Это был копинг-механизм, который всегда мне помогал. Я делала это осторожно. Потому что когда ходишь и просишь людей, чтобы они рассказали тебе о тебе самой, выглядит это как придурь.
«Слушай, расскажи мне, что я говорила. Какой я была? Была я забавной? Была я интересной? Расскажи мне еще о том, как я разговаривала с Опрой. Хорошо получалось?»
Одно дело – когда люди знают, что ты нервничаешь и терзаешься страхом сцены. Этому они сочувствуют. Но как признаться людям, что ты не помнишь самое главное интервью в своей карьере? Это странно. Знаете, что сказали бы об этом люди? А я вам сейчас расскажу! Люди сказали бы:
«Наркотики».
Так что я держала рот на замке.
Вот это в истории с Опрой было хуже всего. Мое восхищение и страх слиплись в своего рода шаровую молнию ужаса, так что эти картины были не просто украдены со стен моей памяти, но и сожжены, превратившись в кучку пепла. Восстановлению не подлежат.
Со всеми остальными у меня еще был шанс. Небольшой шанс. Но в какой-то мере все интервью были страшными. Каждое ток-шоу превращалось в мутное пятно. Каждое интервью проходило по одному маршруту. В сточную трубу.
Меня уже прежде приглашали в шоу Киммела.
Джимми Киммелу в его программе нужны были люди из моих программ – не без причины. Из-за рейтингов. Мои TGIT-программы (так ABC рекламирует мои четверговые вечерние показы – «Слава богу, это четверг» (Thanks God It’s Thursday) получают хорошие рейтинги. А хорошие рейтинги хороши для всех. И вот почему: мои хорошие рейтинги означают, что мои актеры, становясь гостями программы Джимми Киммела (тоже на ABC), поднимают рейтинги и ему. Что хорошо для нас, то хорошо и для Джимми.
Вот это и называется синергией. Я в курсе, потому что в разговорах со мной люди часто произносят это слово. Потом одаривают меня этакими многозначительными взглядами.
«Синергия». Многозначительный взгляд. Я киваю и улыбаюсь, но… только между нами, ладно? Мне кажется, что «синергия» похожа на слово, которым определяют количество калорий, которые два человека сжигают во время секса.
Подумайте об этом.
Синергия.
Впрочем, неважно.
Оказывается, Джимми, человек по-настоящему веселый, очень славный парень и великолепный ведущий ток-шоу, любит нас не только за наши рейтинги. Ему действительно нравятся наши программы. Во всяком случае, мне кажется, что они ему нравятся. Актерские составы наших программ ему нравятся совершенно точно. Похоже, в этом году ему особенно полюбился состав «Скандала». И это замечательно, потому что актеры «Скандала» обожают Джимми.
И поэтому каждый вторник актеры вроде Керри Вашингтон и Кэти Лоус наряжаются и наносят визит в студию Джимми. Потом возвращаются и рассказывают мне истории. Они твердят, как это здорово – сниматься в программе у Джимми. Они рассказывают о пародиях, которые там придумывают. О розыгрышах, которые устраивают. Об анекдотах, которые рассказывают. Звучит это весело. И когда я смотрю все это поздним вечером по телевизору в программе «Джимми Киммел в прямом эфире», оно и ВЫГЛЯДИТ весело.
Какие все молодцы!
Но по какой-то причине теперь Джимми захотелось большего. По какой-то причине он хочет, чтобы гостьей его программы стала я.
Джимми нравится эта идея.
ABC нравится эта идея.
Моему рекламному агенту нравится эта идея.
Эта идея не нравится мне.
Всем плевать.
Мне никто не верит.
Ибо – кому же не хочется сниматься на TV?
А ну быстро все уселись на толчок! Камера, мотор!
В этом году людям Джимми (у каждой телепрограммы есть свои «люди» – и у Киммела они необыкновенно милые) несколько раз задавали вопрос, быть ли мне гостьей его шоу.
– Они хотят, чтобы ты снялась у Киммела.
Мой рекламный агент, Крис, разговаривает со мной. Мы общаемся по телефону. И это мне, считай, повезло, поскольку за физическое нападение полагается тюремный срок.
– Ты имеешь в виду, – напряженно говорю я, – в программе «Джимми Киммел в прямом эфире»…
– Ага!
Его голос звучит беззаботно. Непринужденно. Но он знает.
Он знает, как я отношусь к публичности. Он знает, как я отношусь к интервью. Он знает, как я отношусь к интервью на TV. И особенно хорошо он знает, как я отношусь к прямому эфиру на TV.
