Мы вместе висим на телефоне. Я молчу. Я надеюсь, что он уловит намек, повесит трубку, позвонит на ABC и скажет, что я заболела чумой. Это могло бы случиться. Я могла бы заболеть чумой. Я уже чувствую, как она начинается.
Крис не вешает трубку. Он никогда не вешает трубку.
Он молчит.
Он ждет, пока я высунусь из норы. Это соревнование, которое мы часто устраиваем. Наконец, как всегда, я не выдерживаю первая.
– Я не хочу сниматься на телевидении. Никогда, – напоминаю я ему. – Никогда. Никогда. Ни по какой причине. Никому не нужно меня видеть. Зачем кому-то меня видеть, если можно посмотреть на Керри Вашингтон?
Я истово в это верю. Вы видели Керри Вашингтон? Керри Вашингтон – нечто необыкновенное.
– Керри Вашингтон только что родила, – напоминает мне Крис.
Верно. Керри с полным на то правом получила такой необходимый ей отпуск для формирования уз с ребенком. Как мать, я солидарна с ней в этом вопросе. Проклятье!
– Тогда Тони! Или Беллами! Беллами восхитительна!
Я начинаю называть имена актеров «Скандала». Крис набирает побольше воздуху. А потом перечисляет все причины, по которым мне следовало бы появиться на TV. Эти причины не имеют для меня никакого смысла. Он мог бы с тем же успехом говорить по-немецки. Потому что я не говорю по-немецки. Или на том реально крутом койсанском языке Намибии, который похож на серию щелчков.
– Я ни черта не понимаю, что ты там говоришь! – завываю я. – На кой мне черт быть более узнаваемой? Это прямая противоположность тому, чем я хочу быть! Сделай так, чтобы этого не было!
Вероятно, Крис сейчас как раз прикидывает, что бы его больше удовлетворило – сшить костюм из моей кожи или просто разбросать обрубки моего мертвого тела по океану.
Может быть, он просто подумывает отрубить мне ногу, как в «Мизери» Стивена Кинга.
Я не стала бы его винить. Я бы стала с ним драться, но не стала бы винить. В смысле – ведь я же на него ору. Я действительно истерически ору на него. Страх одолевает меня. Я теряю самообладание. Я чувствую, что теряю самообладание, и какая-то часть меня тоже хочет отрубить мне ногу. Потому что, чувак, когда ты становишься человеком, каким-то боком причастным к власти, ни в коем случае не становись человеком, который орет. Пусть даже в приступе истерического страха.
То, что ты можешь делать, находясь на нижней ступеньке лестницы, меняется по мере подъема по ней. На вершине этой лестницы многое из того, что ты позволяла себе раньше, делает тебя задницей. Я веду себя как задница. Очень напуганная и очень стеснительная задница.
Крис молчит – долгую, очень долгую минуту.
Он положит мою голову в коробку, как поступил тот парень с головой подружки Брэда Питта в фильме «Семь». Я это знаю. Я не хочу, чтобы моя голова оказалась в коробке. Моя голова будет плохо смотреться в коробке. Я нервно прислушиваюсь к молчанию.
Но когда он начинает говорить, в его голосе звучит спокойный тон силы и триумфа.
Он победит. И он это знает.
Вот почему:
– Шонда, – говорит он. – Мне казалось, ты всему говоришь «да». Или это был просто треп?
Проклятье.
Шах и мат.
Может быть, я смогу засунуть в коробку его голову.
Я думала, что говорить «да» будет приятно. Я думала, что это будет ощущаться как освобождение. Как Джули Эндрюс, что кружится на той здоровенной горной вершине в начале фильма «Звуки музыки». Как Анджела Бассетт, когда она в роли Тины Тернер выходит из суда по разводам и уходит от Айка, не имея ничего, кроме имени, в песне «What’s Love Got To Do With It». Примерно как если ты только что закончила выпекать брауни с двойной помадкой, но еще ни одного не сунула в рот, но уже знаешь, что сейчас начнется то самое. Те самые «американские горки» сахарной лихорадки, которые не кончаются, пока не свернешься калачиком на диване, раскачиваясь взад-вперед, выскребая крошки из пустого противня в рот и пытаясь уговорами заставить себя поверить, что, возможно, тот экс-бойфренд, которого ты отшила, был не так уж и плох.
Примерно так.
Это ДА не ощущается как уже испеченный, но еще не съеденный брауни.
Я чувствую, что меня вынуждают. Я чувствую, что у меня нет выбора. Мои обязательства перед телекомпанией плюс мои обязательства перед дурацкой идеей года «Да» загнали меня в ловушку.
Моя лапа попалась в капкан. Я могу попытаться отгрызть ее и убежать. Но если вы думаете, что это я сейчас скулю, то что вы скажете, когда у меня вместо лапы будет кровавый обглоданный обрубок?
Слезы.
Драма.
Завывания и стоны.
Крест, к которому я буду приколачивать себя, будет красивым и ярко освещенным. О, мой крест просто нельзя будет обойти вниманием! Мой крест будет видно даже из космоса.
Меня начинает охватывать отупляющий страх. Это будет ужасно. Это сожрет меня заживо. Левый глаз дергается. Я говорю себе, что все нормально, потому что я уверена, он дергается совсем капельку, почти незаметно. Никто не заметит, что он дергается, кроме меня.
– Ух ты, у тебя так сильно глаз дергается! – авторитетно сообщает мне Джоан Рейтер, ведущая сценаристка «Анатомии страсти». Весь сценарный отдел толпится вокруг, чтобы посмотреть, как прыгает и дергается в глазнице мое глазное яблоко.
– Милая… – Малышка Эмерсон обхватывает мое лицо ладошками и серьезно сообщает: – У тебя глазик сломался. Он испортился, милая.
Нормально ничего не будет.
Не такое должно быть ощущение от ДА.
А если такое, то это будет самый длинный год в моей жизни.
Позднее на той же неделе я сижу в павильоне синхронной съемки «Анатомии страсти». Раздраженная до чертиков. Мало того что мой глаз продолжает весело дергаться. Это десятый сезон. Сандра О покидает сериал. По мере того как мы приближаемся к заключительному эпизоду, каждая сцена с ней начинает казаться все более и более значимой. Все мы прекрасно сознаем, что редкостный талант вскоре выйдет за дверь. Я принимаюсь за организацию репетиции большой сцены.
Чтобы помочь завершить сюжетную линию Кристины, Исайя Вашингтон вернулся, оказав нам честь и любезность сыграть роль Престона Берка. Прямо сейчас, в этой сцене, Престон говорит Кристине, что отдает ей свою больницу – как Вилли Вонка отдал шоколадную фабрику. Это главный момент шоу для Кристины, кульминация десяти сезонов развития персонажа. Она стоит лицом к лицу с мужчиной, любовью к которому едва не погубила свою жизнь. Однажды она уже потеряла себя в его орбите, вращаясь вокруг него, отчаянно нуждаясь в нем. Она сделала себя меньше, чтобы приноровиться к его величию. Теперь она превосходит его. И он отдает ей дань уважения. Он приходит, чтобы похвалить ее. Эта шоколадная фабрика будет принадлежать ей, если она того захочет.
