Я сделалась чуть ли не одержима трудными разговорами. В основном из-за того, какой спокойной становится жизнь, когда ты к ним готова. А еще из-за того, насколько легче не хвататься за тортик, если не измотана стрессом, не затаила ни на кого обиду и не полна уязвленных чувств.
Я наклеиваю на зеркало в ванной листочек со словами: «Я могу либо сказать это – либо заесть». Как бы по́шло эта фраза ни звучала, она верна. Жаль, что я не научилась говорить «да» двадцать пять лет назад. Сколько времени было зря потрачено на сидение на диетах и вечное замалчивание своих мыслей!
Но я наверстывала упущенное. Многочисленные «да» давали кумулятивный эффект. Кураж, игра, «спасибо», трудные разговоры, снижение веса – я становилась другим человеком.
За одним из наших еженедельных совместных обедов три моих ближайших друга сообщили мне об этом.
– Ты ведешь себя как совсем другой человек. Даже ощущения от тебя другие, – сказала мне Зола.
Скотт и Гордон поддержали ее.
– У тебя походка стала горделивой, – заметил Скотт. – Ты теперь светишься.
– Раньше ты была вся сгорбленная, – добавил Гордон. – Такая вся депрессивная и «не смотрите на меня». Этой девочки больше нет.
Нет. Девочки.
Когда говоришь то, что думаешь, и прыгаешь в глубокую часть бассейна, это не всегда приводит к счастливой концовке. Трудные разговоры – своего рода азартная игра, и нужно быть готовым принять ее результат. И нужно знать, где ты проведешь черту.
Нужно знать, когда в разговоре ты собираешься сказать «нет».
Нужно знать, когда сказать: «Это мне не подходит».
Нужно знать, когда сказать: «С меня хватит».
Нужно знать, когда сказать: «Это того не стоит».
«Ты того не стоишь».
Чем больше я говорила то, что думаю, чем больше я была готова нырять в трудные диалоги, чем больше я была готова говорить «да» себе. Тем меньше была моя готовность общаться с людьми, которые делали меня опустошенной, несчастной и незащищенной.
Моя подруга, просившая у меня деньги, – не единственный человек, от которого я ушла в этот год «Да».
Нет. Не единственный.
Нет.
12
«Да» людям
Когда Крис номер один сказал мне, что Кампания за права человека
[49] награждает меня премией «Союзник в борьбе за равенство», я больше обеспокоилась вопросом платья, чем будущей речью. Теперь при известии о том, что мне нужно где-то выступить, я и глазом не моргну. Мне, конечно, было не все равно, что я стану говорить. Но я больше не боялась в этом признаться.
Я заворачивала на последний, как мне казалось, отрезок своего «да-забега». Мне становилось все проще и легче. Я набила руку во всех этих «да». Я освоила их. Я была полна самодовольства и самоуверенности на этот счет. О, высокомерие, вот ты где!..
Мне просто казалось, что все у меня под контролем. Я, точно газель, мчалась к финишной черте.
А потом, как и в любой длительной гонке, этот последний отрезок сделался трудным. Я врезалась в стену. Оказывается, легким было как раз начало. Самое трудное ждало меня впереди.
Я еще не умела высказывать свое мнение. Постоять за себя. Сражаться за себя. Вот ведь ирония!
Одно дело – сбрасывать вес.
Другое – «сбрасывать» людей.
Я только что «сбросила» подругу. Близкую.
Я никогда не чувствовала себя более одинокой.
Я боролась с желанием залечь в кровать с «Доктором Кто» и коробкой шоколадно-мятного печенья. Мне хотелось «телячьей практики». Впервые за долгое-долгое время мне захотелось бесчувственности.
Когда пришло время мерить платья для грядущего вечера, Дана стояла надо мной, а я лежала, свернувшись клубочком, на диване.
– Кажется, я не смогу этого сделать. Я больна. Я умираю.
Дана ничего не сказала. Ни слова. Она постояла надо мной, а потом – как раз когда я начала думать, не начинает ли Крис номер один вести семинары по теме «Как заставить Шонду шевелить задницей», – начала распаковывать платья. Поразительно прекрасные вечерние платья.
Нет необходимости в семинарах. Оказывается, именно так можно «заставить Шонду шевелить задницей».
Позднее на той же неделе. Платье висит на дверце шкафа. Я пытаюсь вспомнить, как проводится «телячья практика». Говорю Сэнди, что не могу поехать на вручение. Мне слишком одиноко. Она говорит мне, что я поеду. А потом советует позвать еще людей. Позвать своих людей. Собрать вместе своих людей.
– «Одиноко»! – фыркает она и качает головой, дивясь моей глупости. Словно хоть когда-нибудь в моем случае можно было говорить об одиночестве.
Утром перед торжественной церемонией в КПЧ я пишу свою речь. Вечером чувствую себя уязвимой, стоя на сцене. Ощущение такое, будто я вырвала станицу из своего дневника и читаю ее вслух. И все же именно эти слова я и хочу сказать.
Вот она, эта речь.
РЕЧЬ ДЛЯ «КАМПАНИИ ЗА ПРАВА ЧЕЛОВЕКА»
14 марта 2015 года
Лос-Анджелес, Калифорния
ВЫ НЕ ОДИНОКИ
Я была писателем еще до того, как выучила буквы.
Я записывала истории на диктофон, который включала моя сестра Сэнди. Потом пыталась заставить маму напечатать их. Было мне тогда, пожалуй, года три. А уж когда я выучила буквы – сочинительство открыло передо мной миры.
Ничто иное не создает этого уникального гула в моем мозгу, этого особенного путешествия в страну воображения. Сочинительство было… ну, для меня это было все равно что впервые сесть за рояль и осознать, что я всегда умела играть. Сочинительство было моей мелодией. Сочинительство было мной. Сочинительство – это была Я САМА.
В школьные годы я день за днем вела дневники. Они у меня сохранились. Маленькие книжечки в тканевых обложках, потрепанные и полинялые. Они лежат в коробках у меня на чердаке – штук двадцать. Кажется.
Книжечки, заполненные надеждами, мечтами, историями и болью.
Позвольте мне описать себя в детстве: очень умненькая, слишком пухленькая, невероятно чувствительная, ботанистая и болезненно застенчивая. Я носила очки со стеклами толстыми, как бутылочное донышко. Две туго заплетенные косички свисали по бокам моей головы – эта прическа мне совсем не шла. И вот главное условие: часто я была единственной чернокожей девочкой в своем классе.
