Внезапно в экономике дела пошли наперекосяк. А это была сфера, где консерваторы, в отличие от лейбористов, долго имели репутацию компетентных управленцев. Снижение процентных ставок налогов и вливание бюджетных средств в экономику в период до 1987 года дало высокий рост внутреннего валового продукта. В бюджете 1988 года канцлер Найджел Лоусон еще снизил ставки подоходного налога. Оппоненты правительства обвиняли Лоусона в том, что его политика работает на пользу богатых. Действительно, если основная ставка подоходного налога была снижена с 27 до 25 %, то высшая ставка снизилась на треть, с 60 до 40 %. Статистика подтверждает тезис о том, что политика Тэтчер была более благоприятна для верхних социальных слоев. Хотя между 1979 и 1992 годом средний доход домохозяйств вырос на 36 %, но при этом если для верхних десяти процентов семей этот показатель составил 62 %, то для нижних десяти процентов доходы сократились на 17 %.
Процентные банковские ставки после биржевого краха 1987 года также были снижены, чтобы оградить экономику от возможных последствий. Машина народного хозяйства заработала на всех парах, однако при этом начался вполне предсказуемый рост уровня цен. В британской истории этот период получил название «бум Лоусона».
Начиная с 1985 года Лоусон хотел ввести Британию в ERM с целью стабилизировать обменный курс фунта стерлингов. Это было напрямую связано с отказом от монетаризма, что понималось как контроль инфляции посредством контролирования денежной массы. Однако не было понятно, какой именно показатель денежной массы нужно отслеживать и контролировать. Экономисты, а вслед за ними и политики, стали говорить о М0, М1, М2, М3, каждый из этих терминов обозначал слегка, а то и существенно отличный экономический показатель, учитывающий те или иные аспекты денежной массы (наличность, депозиты в банках, банковские кредиты и так далее). В конце концов Лоусон в ежегодной речи, произносимой канцлером в Лондонском Сити, заявил, что не существует монетарного показателя с четкой и ясной причинно-следственной связью с инфляцией.
Происходившая в это же время дерегуляция финансовых рынков позволила многим финансовым организациям предоставлять коммерческие и персональные кредиты, которые государство не было способно контролировать в новых условиях. Это добавило масла в огонь потребительского бума, который, как и возникшую тогда же ментальность быстрого обогащения («Жадность — это хорошо!»), канцлер не смог обуздать.
Но если не было возможности контролировать инфляцию монетарными методами, то можно попытаться привязать фунт к стабильной валюте. По идее, если рабочие и работодатели будут осознавать, что у правительства нет возможности девальвировать валюту и тем самым улучшить конкурентоспособность британских товаров на внешних рынках, они будут вынуждены лучше контролировать расходы и зарплаты. При плавающем курсе фунта, как считал Лоусон, неэффективность промышленных фирм будет поддерживаться надеждой на девальвацию валюты. Он стремился сделать Британию частью ERM не из-за стремления к большей европейской интеграции, но скорее из прагматичного желания получить в свои руки новый инструмент борьбы с инфляцией.
Маргарет Тэтчер не соглашалась зафиксировать курс фунта. Она парировала требования Лоусона, признавая, что Британия войдет в ERM «в подходящий момент», но было понятно, что с ее точки зрения это означает «никогда». Тэтчер считала, что в тех конкретных условиях судьба Британии окажется отданной на милость валютных спекулянтов. Предположим, говорила она, незадолго до выборов появятся опасения, что лейбористы придут к власти. Держатели стерлинговых активов станут массово продавать их, и консервативному правительству придется, чтобы стимулировать владельцев этих активов не продавать их, поднять банковские процентные ставки. Это создаст картину некомпетентного экономического управления со стороны правительства, ввергнет экономику в упадок и, по иронии судьбы, сделает более вероятной победу лейбористов на выборах. Тэтчер нашла и патриотический аргумент против фиксирования курса фунта. Привязать британскую монетарную политику к немецкой марке и Бундесбанку (центральному банку Западной Германии), по ее мнению, было формой пораженчества, признанием, что страна не способна своими силами обуздать инфляцию.
В качестве альтернативы полному членству в ERM Лоусон, не спрашивая авторизации у премьер-министра, постановил, что с марта 1987 года фунт будет «отслеживать» курс западногерманской марки. Из-за чего, помимо прочего, процентная ставка Банка Англии была установлена на слишком низком уровне слишком долгое время (надо сказать, что Банк Англии получил независимость от казначейства в вопросе установления банковской процентной ставки только при правительстве Тони Блэра, в конце 1990-х годов; до этого процентную ставку устанавливал канцлер). С июня 1988 года банковскую ставку пришлось повышать, и к осени следующего года она достигла 15 % при инфляции 10 %, будто и не было предыдущих десяти лет экономического успеха тори. Далее последовал экономический спад. Безработица, недавно сократившаяся, снова достигла двух миллионов.
Сочетание высокой инфляции и высоких кредитных ставок ударило по новому «тэтчеристскому» среднему классу, по владельцам малых предприятий и хозяевам недавно выкупленного муниципального жилья. Жилье за прошедшие годы стало рассматриваться не только как место, куда приходишь ночевать, но и как финансовый актив. С конца 1970-х годов средняя цена на него подскочила втрое, но с началом нового экономического спада стоимость жилья пошла вниз. Многие семьи внезапно обнаружили, что взятый ими ипотечный кредит оказался выше, чем стоимость дома, под залог которого он был получен. Если люди теряли работу и не могли выплачивать ипотеку, вполне реальной была угроза, что банк, выдавший ипотеку, решит отобрать дом или квартиру. Фразы о «британском экономическом чуде» потеряли свою магическую силу. Летом 1989 года Лейбористская партия добилась своего первого значительного успеха, получив на выборах в Европейский парламент 45 депутатских мест против 32 депутатских мест для тори.
Когда Тэтчер узнала, что Лоусон держал банковский процент на уровне ниже, чем было оптимально для экономики, и что «отслеживание» курса марки существенно истощило британские валютные резервы, она была в ярости. В этом ее поддерживал экономический советник сэр Алан Уолтерс, уже занимавший эту должность в 1981–1983 годах. Тем временем руководство ЕЭС решило ускорить движение в сторону монетарного союза. В конце июня 1989 года должна была состояться встреча глав правительств Европейского сообщества в Мадриде. Накануне, 25 июня, канцлер Найджел Лоусон и секретарь Форин офиса Джеффри Хау поставили Маргарет Тэтчер перед фактическим ультиматумом. Под угрозой их отставки премьер-министр должна была согласиться с программой вступления Британии в Европейский механизм валютных курсов. Иначе, по мнению Лоусона и Хау, Британия окажется в изоляции в ЕЭС и не будет в состоянии влиять на его политику.
Тэтчер не видела ничего страшного в изоляции. Ей казалось более опасным то, что монетарный союз станет первым шагом на пути к федерализму, созданию супергосударства, и Британия утратит контроль как за обменным курсом своей валюты, так и за своими банковскими процентными ставками. Воспользовавшись советом своего советника по внешнеполитическим делам Чарльза Пауэлла, она отказалась утверждать расписание перехода и вместо этого предложила ряд условий, необходимых для членства Британии в ERM. Среди этих условий были завершение создания единого рынка и сближение уровня инфляции в Британии со средним уровнем инфляции стран-участников ERM. Тэтчер не рассчитывала, что эти условия будут выполнены. В ее ближнем окружении ходило высказывание: «Если бы Господь хотел, чтобы мы вошли в ERM, он бы сделал нас столь же производительными и столь же умеренными в требованиях повышения зарплаты, как немцы. И разве средний владелец недвижимости с удовольствием встретит повышение процентной ставки по его ипотеке, если он узнает, что она необходима, чтобы удержать курс фунта по отношению к германской марке?»
