Вагнер и Козима решили не дарить подарков на Рождество в знак уважения к тем, кто все еще испытывал нужду из-за войны. Ницше об этом не предупредили, и он приехал с эссе для Козимы и разной мелочью для детей. Для Вагнера он выбрал копию великой гравюры Дюрера «Рыцарь, смерть и дьявол», которая с момента своего создания в 1513 году служила важным националистическим символом немецкой веры и немецкой храбрости перед лицом опасностей. Вагнер принял подарок с большим удовольствием. Для него немецкий рыцарь был символичен вдвойне: композитор видел в нем себя самого и своего героя Зигфрида, который по сюжету «Кольца нибелунга» отправляется спасать мир. Вагнеровский выход на музыкальную арену был основан на музыке будущего: рыцарь должен был обновить дух немецкой культуры, которая, освободившись от филистерства и мультикультурализма, однажды, как Зигфрид, будет призвана, чтобы уничтожить драконов заимствованной культуры. Подарок, таким образом, был тщательно продуман.
Ницше остался на восемь дней и снова был единственным гостем. Однажды вечером он прочитал свою статью о дионисийском начале, после чего состоялось обсуждение. Другим вечером Вагнер читал либретто «Нюрнбергских мейстерзингеров». Козима записала, что они с Ницше ощутили самые возвышенные чувства, когда Ганс Рихтер только для них двоих сыграл музыку из «Тристана и Изольды». Они обсудили сравнительные достоинства Э. Т. А. Гофмана и Эдгара Аллана По и сообща признали глубину идеи смотреть на реальный мир как на спектр, что, по словам Шопенгауэра, свидетельствует о способности к философии. Однажды стояла такая холодная погода, что Ницше был просто счастлив, когда вся семья по-домашнему вторглась в его «Комнату для размышлений» – Denkstube. Это было самое теплое помещение в доме. Они читали и разговаривали вполголоса, чтобы не отрывать профессора от работы, – это наверняка ему очень льстило.
В канун нового, 1871 года он уехал обратно в Базель. Ницше наконец принял решение, что делать с потерей интереса к филологии и растущим интересом к философии. В январе он написал еще одно длинное письмо к президенту образовательного совета [22], обратившись к нему с необычным предложением – перевести его на кафедру философии, которая как раз освободилась. Его же место на кафедре филологии мог занять его друг Эрвин Роде. Роде и Ницше вместе учились у Ричля в Бонне и Лейпциге, но поскольку у Ницше не было должного философского образования, а Роде был всего лишь приват-доцентом (приглашенным лектором) в Кильском университете, то руководство не восприняло такое предложение всерьез. При мысли о необходимости вернуться к преподаванию филологии Ницше впал в какую-то духовную нарколепсию. Весь январь он чувствовал себя плохо. Врачи настаивали на полноценном отдыхе в теплом климате. К нему приехала сестра. Для поправки здоровья они отправились в Итальянские Альпы. «В первый день, – писала Элизабет, – мы добрались только до Флюлена, потому что дилижанс, движение которого было задержано сильнейшими снегопадами на целых две недели, мог возобновить регулярное сообщение лишь на следующий день. В отеле мы встретили Мадзини, который под вымышленным именем мистера Брауна путешествовал в компании какого-то молодого человека». Джузеппе Мадзини был товарищем Гарибальди. Он был приговорен к смерти в своей стране и большую часть изгнания проводил, пытаясь придумать, как сделать из Италии объединенную республику. Как и многие республиканцы и анархисты со всего мира, Мадзини нашел убежище в Лондоне, откуда планировал вторжение в Италию и ее захват всеми политическими эмигрантами. Пламенная обычно революционерка Джейн Карлайл поспешила отказаться от идеи под предлогом склонности к морской болезни, но больше никто не возразил. Планировали отправиться из Англии на воздушных шарах – практичный способ управлять ими был как раз изобретен. Мадзини не без оснований полагал, что подобная кампания повергнет в ужас Бурбонов, тиранящих Италию [23].
«Этот благородный беглец, – продолжала Элизабет, – сгорбленный годами и печалью, вынужденный возвращаться в любимое отечество лишь тайно и под чужим именем, показался мне удивительно занятной фигурой. Все путешествие через Сен-Готард в небольших санях всего лишь на два человека прошло при такой дивной погоде, что мрачный пейзаж и зимняя бело-сине-золотая палитра показались нам невыразимо прекрасными. Интеллектуальное товарищество Мадзини, который охотно присоединялся к нам обоим на всех остановках, а также инцидент, который ужаснул нас, когда мы спускались по зигзагообразной дороге, ведущей с ошеломительных высот Сен-Готарда в долину Тремола, как будто на крыльях (маленькие сани, ехавшие прямо перед нами, вместе с пассажирами, кучером и лошадью упали в 60-метровую пропасть. К счастью, благодаря глубокому мягкому снегу никто не пострадал), – благодаря всему этому поездка приобрела особенное и незабываемое очарование. Следующая фраза из Гёте, которую Мадзини постоянно цитировал со своим иностранным акцентом молодому сопровождающему, стала с тех пор любимым жизненным принципом для меня и брата: Sich des Halben zu entwöhnen und im Ganzen, Vollen, Schönen resolut zu leben [ «Отринь компромиссы и живи безбоязненно полной и прекрасной жизнью»]. Прощальные слова Мадзини очень нас тронули. Он спросил, куда мы направляемся. Я ответила: “В Лугано, который, по всем приметам, подобен раю”. Он улыбнулся, вздохнул и сказал: “Молодым рай повсюду”» [24].
12 февраля они достигли Лугано, где угодили в объятья одного из самых характерных буржуазных гранд-отелей, напоминающего волшебную гору эллинизма. Элизабет отмечала даже самых незначительных знаменитостей, среди которых особенно выделяла графа фон Мольтке, брата великого фельдмаршала. Там их ожидали салонные игры, театральные представления, концерты и приятнейшие экскурсии на расположенную неподалеку гору Бре, с которой открывался великолепный обзор. Двадцатисемилетний холостяк и профессор, Ницше пользовался большой популярностью и обратился в светского льва. Он незамедлительно залез на гору Бре выше, чем остальные. Вынув из кармана томик «Фауста», он стал читать из него вслух, пока они «осматривали величественный весенний ландшафт и поражались невероятным богатствам мира». «Наконец он выронил книгу и своим мелодичным голосом начал рассуждать о том, что только что прочел и что мы все увидели, как если бы мы, отринув нашу пустую северную узость и мелочность, доросли до более высоких чувств и целей и теперь, расправив крылья и расхрабрившись, набравшись энергии, могли теперь двинуться на самый верх, навстречу солнцу» [25].
К сожалению, фон Мольтке во время прогулки к озеру простудился. «К ужасному огорчению всей нашей группы, он скончался, – писала Элизабет, но общей ее жизнерадостности это почти не омрачило. – Какими счастливыми и безоблачными были те три недели в Лугано: вокруг нас царил запах фиалок, солнечный свет, прекрасный аромат гор и весны! Я до сих пор помню, как мы шутили и смеялись; мы были так беззаботны, что даже приняли участие в карнавальных празднествах. В четвертое воскресенье Великого поста один итальянский дворянин пригласил нас в Понте-Треза. Когда я сейчас вспоминаю, как мы, немцы из Hôtel du Parc [26], танцевали друг с другом и с итальянцами на местной рыночной площади (у меня перед глазами до сих пор предстает Фриц, весело отплясывающий в хороводе), все это кажется мне каким-то бесконечным счастливым карнавалом».
