Своим особым положением в Ванфриде фон Жуковский был обязан поразительно безвкусной картине, изображающей детей Вагнера в виде Святого семейства, которую он написал в предыдущем году. Зигфрид играл роль Иисуса, девочки были Марией и ангелами, а сам художник стал Иосифом. Когда Бёклин отказался от создания декораций к «Парсифалю», назначение фон Жуковского последовало очень быстро. Его декорации в полной мере удовлетворили страсть Вагнера к шелкам, атласу, тысячам цветов и розовому освещению. Декорации были признаны настолько успешными, что их использовали в Байрёйте более чем на двух сотнях последующих постановок оперы, пока в 1934 году они наконец не развалились. Фон Жуковский знал тайну писем. Он ли рассказал об этом Лу или она услышала это где-то еще, мы не знаем, но, учитывая обстоятельства, вряд ли слухи избегли ее ушей.
Еще одним легким трофеем Лу стал Генрих фон Штайн. Именно он вместо Ницше получил должность гувернера юного Зигфрида. Будучи ревностным поклонником Шопенгауэра (иначе он не получил бы назначения), он изначально расходился с Лу по философским вопросам, но эти различия так их сблизили, что в итоге фон Штайн пригласил ее побывать у него в Галле.
Вообще вся неделя в Байрёйте оказалась прекрасной для Лу и разочаровывающей для Элизабет. Гнев, фрустрацию и ревность к Лу сестра Ницше излила в своей единственной новелле [6]. Герои узнавались слишком легко: Лу – польская «г-жа фон Рамштайн», с невероятно тонкой талией и высокой грудью, явно накладной. У нее широко раскрытые глаза, кудрявые волосы и желтоватый цвет лица. Полные красные губы ее хищного рта всегда зовуще приоткрыты. Несмотря на все это, она чертовски привлекательна для мужчин. Это привлекательное уродство очаровывает Георга, героя новеллы, в котором легко опознать Ницше. Невинный и благородный Георг верит приятным речам госпожи фон Рамштайн о любви, философии и свободном мышлении. Он и понятия не имеет, что предательница уже заводила точно такие же речи и бросала такие же любящие взгляды на «школьного учителя грамматики» (Рэ). К счастью, Георг все успевает понять вовремя. Он устраивает свое счастье с Норой – хорошей девушкой бледной саксонской наружности и с мягким, покладистым характером (конечно, это победоносный портрет самой писательницы).
Новелла, безусловно, не выдающаяся, но нужно сделать скидку на то, что гнев, которым руководствовалась Элизабет во время ее написания, был отчасти оправдан: все время в Байрёйте Лу держала Рэ в курсе происходящего. Он отчаянно ревновал к Ницше и фон Жуковскому. Он предупреждал, что без зазрения совести способен лгать и предавать и Ницше, и любого другого мужчину, который ее возжелает. «Вы узнаете, что я способен на самую смехотворную ревность среди всех ваших знакомых» [7].
Лу была не особенно чувствительна к воздействию музыки, но Ницше очень хотел, чтобы она разделяла его пристрастия. Он настоял, чтобы она осталась и на второе представление «Парсифаля». Ее это вполне устраивало, но еще до дня спектакля Элизабет решила, что нескромность поведения Лу слишком ей надоела. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стал эпизод, когда Лу потребовала от фон Жуковского встать на колени и поправить ей подол платья. Элизабет вышла из себя, отправила Ницше телеграмму и уехала в Таутенбург. Ницше поспешил встретить ее на станции. Он надеялся на восторженные отзывы о Лу, но столкнулся лишь с потоком жалоб.
Фон Жуковский и Генрих фон Штайн были против того, чтобы Лу ехала к Ницше и Элизабет в Таутенбург. Они настаивали, чтобы она оставалась в Байрёйте. Как, кстати, и Мальвида, которая видела в предполагаемом проживании втроем сплошные проблемы. Лу осталась в Байрёйте, написав Ницше, что заболела. Он ответил письмом с пожеланиями скорейшего выздоровления. Поскольку он не упоминал ни об Элизабет, ни о других возможных неприятностях, Лу посчитала безопасным сбросить маску болезни и отправила ему очаровательное письмо, в котором выражала искреннюю благодарность Элизабет за заботу во время пребывания в Байрёйте. Ничто не должно было встать на пути ее предполагаемого трехнедельного философского ученичества.
Элизабет, в свою очередь, должна была продолжать придерживаться плана. Если бы она отказалась, это сорвало бы последний фиговый листок репутации с имени Ницше, полностью ее разрушив.
Ницше, терзаемый противоречиями, просто умолял: «Приезжайте. Я слишком страдаю оттого, что заставляю страдать вас. Вместе мы лучше это перенесем» [8].
6 или 7 августа Лу приехала и была встречена Элизабет. Так вышло, что в купе из Байрёйта Лу ехала с Бернхардом Фёрстером – школьным учителем, за которого Элизабет планировала выйти замуж.
Ревность Элизабет усугубилась – теперь, получается, Лу крала и ее возлюбленного, как раньше украла ее брата. Последовала примечательная сцена. Как Лу может флиртовать с первым встречным? Как она может постоянно втаптывать тем самым в грязь честную фамилию Ницше? Лу «безумно захохотала» и ответила: «Кто первым связал наши планы обучения с такими низменными намерениями? Кто предложил дружбу разумов, не в силах дать мне что-то большее? Кто первым задумался о сожительстве? Ваш благородный, чистый в помыслах брат? Мужчинам нужно лишь одно – и это не дружба разумов!»
Элизабет с достоинством ответила, что, возможно, среди каких-то русских это и принято, но в связи с ее чистейшей души братом это звучит смехотворно. Она потребовала, чтобы Лу прекратила этот недостойный разговор. Лу уверила ее, что с Рэ обычно говорит куда более недостойно, и прибавила, что Ницше предлагал: раз уж он не может связать ее узами брака, было бы лучше жить вместе в «диком браке» (wilde Ehe). Но если Элизабет думает, что у нее планы на Ницше, то горько ошибается. Лу спокойно может проспать всю ночь в одной с ним комнате и не почувствовать ни малейшего возбуждения. Элизабет была в таком ужасе от этого грубого замечания, что ее вырвало. Ей приложили компрессы [9].
Ницше разместил обеих дам в доме викария в Таутенбурге. Сам же он демонстративно поселился в ближайшем крестьянском доме. Следующим утром после ссоры они встретились втроем. Ницше предъявил Лу обвинения в изменах, о которых ему рассказала Элизабет. Но Лу попросту все отрицала. Ничего не было. Обвинения Элизабет совершенно беспочвенны. Элизабет утверждает, что Ницше попросил Лу удалиться, но та сказалась больной и отправилась в постель.
Чтобы продемонстрировать свое превосходство, Элизабет разработала для себя программу увлекательных прогулок по прекрасным лесам, где «чудесные резвящиеся белки» помогли ей восстановить душевное равновесие. Тем временем Ницше носился взад-вперед по расшатанной деревянной лестнице дома викария, и ее скрип вызывал у Лу мысли о полтергейсте. В комнату она его не допускала, так что он подсовывал ей под дверь записки. В конце концов он был допущен до утешения своей «шаловливой» Лу и получил право поцеловать ей руку. Вскоре она уже достаточно оправилась и встала с постели. В последующие три недели Элизабет сновала вокруг, дулась, восторгалась белками и жаловалась корреспондентам, что все ее жертвы высмеиваются, брат находит ее жалкой, а Лу заняла ее место. Эти же двое ходили на долгие бодрящие прогулки в тихом полумраке Таутенбургского леса. Он принимал двойные меры предосторожности – брал зонтик и надевал зеленый козырек, она же была в шляпе и красном шарфе. Когда они возвращались в его комнату в крестьянском доме, она обматывала шарф вокруг абажура лампы, чтобы смягчить ее свет ради его бедных глаз. Они говорили до полуночи и даже дольше. Квартирный хозяин Ницше очень злился, поскольку на нем лежала обязанность сопровождать Лу до дома викария. А ведь на рассвете надо было доить коров.
