Когда Ницше поступил в Пфорту, образовательная система школы уже подверглась некоторым изменениям по инициативе Вильгельма фон Гумбольдта [3], брата знаменитого путешественника, географа и ученого-энциклопедиста Александра. На Гумбольдта, друга Шиллера и Гёте, значительное влияние оказало посещение Парижа вскоре после взятия Бастилии. «Я несколько устал от Парижа и Франции, – писал он с удивительным для двадцатидвухлетнего юноши здравым смыслом, после чего спокойно заключал, что стал свидетелем необходимых жертв на пути к новой рациональности. – Человечество пострадало от крайности и обязано искать спасения в другой крайности».
Занимаясь в 1809–1812 годах реформой немецкого образования, фон Гумбольдт сочетал исключительную рациональность в отношении событий того времени с непосредственным опытом приобщения к классическому наследию (он был послом Пруссии в Ватикане). Он предвидел будущий Германский союз, созданный по образцу Древней Греции как система небольших государств, существующих по отдельности и различным образом, но сохраняющих творческое и интеллектуальное единство. Его теория изложена в трактате «О пределах государственной деятельности», который повлиял на книгу Джона Стюарта Милля «О свободе». Основной принцип Гумбольдта состоял в том, что максимальная свобода образования и религии должна существовать в небольших государствах. В таком государстве человек – это всё, а следовательно, образование – это всё. Конечная цель образования – «полное обучение человеческой личности… высшее и как можно более пропорциональное развитие возможностей индивида по достижению полной и устойчивой целостности» [4]. Эта полная и устойчивая целостность сочетала в себе два чисто германских идеала – Wissenschaft и Bildung. Wissenschaft – идея обучения как динамического процесса, постоянно обновляемого и обогащаемого научными поисками и независимым мышлением, при котором каждый студент вносит свой вклад в постоянно увеличивающуюся сумму знаний. Этот процесс был прямо противоположен механическому запоминанию. Знание имело эволюционный характер и шло рука об руку с Bildung – эволюцией самого ученика: процессом духовного роста в ходе приобретения знаний, который фон Гумбольдт описывал как гармоничное взаимодействие между собственной личностью студента и природой, ведущее к состоянию внутренней свободы и целостности в более широком контексте.
Вопросы целостности личности и общественной морали имели непосредственное отношение к самой насущной в то время проблеме религиозной веры в век научного прогресса, сметавшего вековые представления о миропорядке. Какой бы стадии ученик или студент университета ни достиг на пути между теорией Дарвина и сомнениями в вере, нельзя было отрицать практически божественной природы канона западного знания, в котором истина, красота, интеллектуальная чистота и целеустремленность царили многие века независимо от того, какой бог почитался в определенное время.
Фундаментальной силой, поддерживавшей цивилизацию, был язык, без которого мы, вероятно, не могли бы думать и точно не смогли бы доносить друг до друга сложные идеи. Фон Гумбольдт сам был известным филологом и философом языка. В Пфорте, как и в других школах и университетах после реформы Гумбольдта, главными дисциплинами были классические языки и классическая филология – искусства высочайшей точности, обращенной в прошлое. Филологи были богами невероятно малых величин – «узколобые исследователи микромира с лягушачьей кровью», как однажды назвал их Ницше [5], а филологи-классики, поглощенные греческим, еврейским и латинским языками, были богами образовательной системы.
В дни Ницше Пфорту описывали как город-государство: утром – Афины, вечером – Спарта. Режим был полумонашеским-полувоенным, тяжелым и в интеллектуальном, и в физическом плане. Ницше, так ценивший дома собственную комнату, где можно было работать в соответствии с собственным распорядком дня, теперь спал в общей комнате на тридцать человек. День начинался в четыре утра, когда одновременно открывались двери всех спален, накануне закрывшихся ровно в девять вечера (сейчас можно провести параллель с громким одновременным щелканьем замков дверей в Байрёйтском оперном театре, закрывающих публику в начале представления и освобождающих ее в конце спектакля). Сто восемьдесят мальчиков выбегали из спален к пятнадцати раковинам и общему желобу, в который нужно было выплевывать воду после чистки зубов. День продолжался в соответствии с записями Ницше:
«5.25 Утренние молитвы. Теплое молоко и бутерброды.
6.0 Урок.
7–8 Подготовка.
8–10 Урок.
10.00–11 Подготовка.
11–12 Урок.
12 Марш в столовую с салфетками. Перекличка. Латинская благодарственная молитва перед обедом и после него. 40 минут – свободное время.
1.45–3.50 Урок.
3.50 Бутерброды с маслом, беконом или сливовым вареньем.
4.0–5.0 Старшие мальчики проверяют младших по греческому диктанту или математическим задачам.
5.00–7.00 Подготовка.
7.0 Марш в столовую на ужин.
7.30–8.30 Игры в саду.
8.30 Вечерние молитвы.
9.0 Отбой.
4 утра. Открытие дверей. Новый день».
Это был самый плотный и строгий распорядок школьного дня в Европе, что подтверждала и мадам де Сталь: «Обучение в Германии просто восхитительно: многолетние одиночество и занятия по пятнадцать часов в день кажутся здешним детям нормальным способом существования» [6].
Сначала Ницше невероятно скучал по дому: «Ветер порывами шумел в высоких деревьях, их ветви стонали и шатались. В том же состоянии было и мое сердце» [7]. Он признался в этом своему наставнику – профессору Буддензигу, который посоветовал с головой уйти в занятия, а если это не поможет – отдаться на милость Господа.
Раз в неделю, по воскресеньям, когда ученики шли в церковь и обратно, он виделся с матерью и сестрой, но это лишь усугубляло его муки. Он спешил на север по дороге, вьющейся по высоким темным хвойным лесам к деревне Альмрих. Тем временем Франциска и Элизабет направлялись к нему по дороге из Наумбурга. Семейство встречалось в альмрихском трактире, и через час Фридриху уже нужно было бежать обратно. В остальном же вся свобода воспитанников Пфорты заключалась в вечернем времени с 7:30 до 8:30, которое они проводили в саду. Там ученые споры на греческом и латыни за спокойной игрой в шары могли перерастать в словесные дуэли, оружием в которых служили импровизированные латинские гекзаметры.
Мальчиков побуждали всегда разговаривать друг с другом на латыни или древнегреческом. Ницше, как обычно, решил пойти еще дальше и даже думать на латыни. Вероятно, это ему удалось, поскольку на неудачи он не жаловался. Газеты в Пфорте не допускались. От политики, внешнего мира и вообще современности воспитанников ограждали как можно тщательнее.
Основная часть программы состояла из литературы, истории и философии Древней Греции и Рима, а также изучения немецких классиков – Гёте и Шиллера. Во всем этом Ницше преуспевал, а вот с древнееврейским, который был необходим для принятия духовного сана, дело шло туго: грамматику этого языка он находил чрезвычайно сложной. Он так и не овладел английским, поэтому, хотя любил Шекспира и Байрона, в особенности «Манфреда», читал обоих авторов в немецком переводе. В неделю у мальчиков было одиннадцать часов латыни и шесть часов древнегреческого. Фридрих считался одним из лучших учеников, а несколько раз по итогам года занимал первое место в классе. Средний балл постоянно уменьшался из-за низких оценок по математике, которой он по-прежнему интересовался слабо, за исключением короткого периода, когда он был очарован свойствами окружности.
