В его письмах той поры, как и прежде, описывается, что Турин превосходит все, с чем он имел дело до этого, но сейчас благородный характер города еще ярче проявился во время празднования бракосочетания принца Амадео, герцога Аосты и бывшего короля Испании, с его племянницей, на двадцать один год его младше, – принцессой Марией Летицией, дочерью Наполеона Жерома Бонапарта и правнучкой императора Наполеона. Повседневная реальность Турина стала напоминать Байрёйт во время фестиваля. Члены королевских домов – Савойского и Бонапартов – шествовали между величайшими дворцами города. По мостовым прогуливались знатные, в позументах военные, никогда не нюхавшие пороху, и их дамы в шелках и атласе будуаровых тонов, напоминавших о самых интимных вкусах Вагнера. Город превратился в огромный театр, который необыкновенно подходил человеку, чье сознание собственного «я» медленно переходило в манию величия.
Сразу же после подробнейшего отчета о королевской свадьбе в газете того времени без малейшей иронии поместили статью «Санитарный брак», в которой говорилось, что в Соединенных Штатах Америки «посредством сочетания многих пород выводится совершенно новая раса. Наши иммигранты, вступая в брак со своими предшественниками, порождают наследников с более быстрым и агрессивным мыслительным типом, чем их собственный, и Дарвин отметил, что тела и конечности этих наследников заметно длиннее, чем у их предков… Вскоре мы будем применять для брака принцип естественного отбора…» [3] Утверждалось даже, что существуют молодые девушки и юноши, которым, вследствие их недостаточного здоровья, никогда не следует жениться. В воздухе витала евгеника. Через семь лет Альфред Плётц опубликует свою первую работу по «расовой гигиене», в которой ради доказательства собственных биологических теорий отбора сочетает превратное истолкование ницшеанской концепции сверхчеловека и дарвиновского принципа выживания наиболее приспособленных [4].
Ницше вернулся в свою прежнюю квартиру в Турине – на третьем этаже на Виа Карло Альберто, 6, напротив мощного палаццо Кариньяно, в котором царила суета в ожидании прибытия знатных новобрачных. Ницше находился в великолепном настроении и не преминул отметить, с какой теплотой его встретил квартирный хозяин Давиде Фино, а также его жена и дети. У Фино на первом этаже того же дома был небольшой газетный киоск, где он продавал также канцелярские принадлежности и почтовые открытки. За комнату он брал всего двадцать пять франков в месяц, включая чистку обуви. Это было гораздо дешевле, чем в Ницце, где Ницше приходилось платить по пять с половиной франков в день с пансионом, но обед в маленькой туринской траттории обходился ему всего в один франк пятнадцать сантимов. А всего за двадцать сантимов можно было купить чашечку кофе, и это был лучший кофе в мире! Милые, душевные владельцы маленьких местных кафе ничем не напоминали жадных обирал из Ниццы и Венеции. Они обращали его внимание на лучшие пункты меню, и он с большой охотой принимал их почтительные предложения. Чаевых никто не ожидал, поэтому он всегда их давал. Десять сантимов на чай – и с ним обращались как с королем.
Великолепны были и туринские пейзажи. Величественные деревья вдоль прекрасных набережных реки По отливали золотом на фоне неба цвета ляпис-лазури. Каким дураком он был со своей верностью Ницце! Как можно было любить тот известковый, безлесный, дурацкий кусок Ривьеры? Здесь можно было жить вне времени – несвоевременный человек в окружении классической античности, вечный обитатель идиллической картины Клода Лоррена. А воздух! Нигде больше не было такого великолепного, чистого воздуха. День за днем – все то же безграничное совершенство и изобилие солнца. (На самом деле в Турине неважный климат – дождь в среднем идет 117 дней в году, чаще всего в октябре и ноябре, то есть как раз в те месяцы, когда Ницше рисовал эту идиллическую картинку своим корреспондентам.) Виа Карло Альберто представляет собой довольно унылую улицу, однообразную, как автомобильная покрышка. Но все дело в восприятии, и он действительно чувствовал себя в лучшем месте на свете, о чем и писал. И действительно, с ним происходили чрезвычайные перемены. Головные боли и головокружение внезапно прошли. У него развился гигантский аппетит. Он мог переварить что угодно. Никогда он не спал так хорошо. С ним происходил своеобразный апофеоз.
К его окончательному удовлетворению, в доме Давиде Фино было фортепиано, и по вечерам он играл на нем часами. Дочь Фино, разбиравшаяся в музыке, говорила, что музыка, которая доносилась из-за стены, была похожа на вагнеровскую.
В Турине у него не было ни компаньонов, ни даже посетителей. Целыми днями он яростно, в чрезвычайно быстром темпе, работал над книгой, которую начал в Зильс-Марии.
«Антихристианин» с подзаголовком «Проклятие христианству» – короткое, злобное произведение, кишащее оскорблениями в адрес христианства. Слово Antichrist в немецком языке может означать как Антихриста, так и антихристианина. Ницше сохраняет, однако, уважение к личности Иисуса Христа, но клеймит религию, которая выросла вокруг Его имени
[72].
Во многом книга посвящена тому же, о чем он уже говорил в «Сумерках идолов» и «К генеалогии морали». Он повторяет мысли о том, что христианство бесчестно занижает ценность земной жизни по сравнению с новой, гипотетической. Это ошибочное предпочтение вечной жизни на ватных облаках за счет повседневной реальности подпитывало ресентимент – мстительный, ревнивый, полный морального превосходства образ мыслей, используемый священниками для подчинения целых народов, которым им удалось навязать рабскую мораль.
Весь вымышленный мир религии основан на ненависти к природе и глубокой боязни реальности. Поэтому вся мораль христианского мира не имеет отношения к действительности, ибо она основана на воображаемых причинно-следственных связях. Пренебрежение реальностью, характерное для христианства, попросту невероятно. Идея природы, с точки зрения этой религии, враждебна идее Бога, так что и весь мир природы считался достойным осуждения, в том числе и человеческая природа, которая без улучшения обрекается на вечные муки.
Ницше прямо дает понять, что обвиняет церковь и священников, а не основателя религии Иисуса Христа, которого он почитает и которым восхищается.
Явно отсылая к Достоевскому, он предполагает, что Христос, святой анархист, который выступил во главе униженных, изгоев и грешников против правящих кругов, сейчас был бы сослан в Сибирь. Христос погиб скорее из-за политики, чем из-за религии. Доказательством может служить надпись на Кресте. Слова «Царь Иудейский» были динамитом. Этот титул всегда будет подвергать угрозе своего обладателя, пока евреи не обретут собственной территории.
Христос, «несущий благие вести», умер так, как жил и как учил, – не ради спасения человечества, а чтобы показать, как следует жить. Он оставил человечеству опыт, продемонстрированный Им перед судьями, перед стражей, перед лицом насмешек и оскорблений и, наконец, во время Несения Креста. Не противостоять злу и несправедливости, а даже возлюбить их – это отсутствие ресентимента в высшей степени. Это amor fati, вечное утверждение и принятие.
