Пока Элизабет шесть месяцев возилась со своей книгой, возник вопрос, что делать с неопубликованными работами ее брата – теми, что были в спешке дописаны в Турине. В конце марта издатель Науманн напечатал четвертую часть «Заратустры», и теперь та была готова к отправке в книжные магазины.
Один экземпляр прислали Франциске. Она и ее брат Эдмунд Элер, ничем не примечательный клирик, были назначены официальными опекунами Ницше. Однако Франциска ни на что не претендовала, неформально предоставив Гасту и Овербеку право заниматься издательскими делами. Те были убеждены в важности неопубликованных рукописей и побуждали Науманна к их изданию. Однако, получив экземпляр четвертой части «Заратустры», Франциска и Элизабет были шокированы очевидным богохульством. Элизабет запугала мать, что, если книга попадет в магазины, на них могут подать в суд. Франциска и Элер отказались давать согласие на продажу. Науманн был в ярости: весь заграничный авангард, подверженный новым веяниям, активно интересовался работами Ницше.
В 1888 году глубоким девяностолетним стариком скончался кайзер Вильгельм. Семнадцать лет назад в Зеркальной галерее Версаля на его голову возложили корону Германии, к великому ужасу Ницше, тревожившегося за равновесие сил в Европе. Все эти годы кайзер и его «железный канцлер» Бисмарк ковали свой знаменитый сверхконсервативный Второй рейх из индустриализации, капитализма, бессовестной экспансии, протестантизма, цензуры и косности в искусстве. В итоге их усилия породили единую, огромную, воинственную, косную, националистическую, репрессивную, авторитарную мировую силу, как того и боялся Ницше. Страх перед Вторым рейхом не покидал его, несмотря на распадающееся сознание. Последние туринские приступы мании величия Ницше отражали его представления о силе, которой обладали кайзер, Бисмарк и антисемитская партия.
Последней декаде столетия надлежало стать временем оптимизма, эрой инноваций в искусстве, как это было во Франции. Но рассвет правления нового императора, Вильгельма II, не сумел осветить немецкие горизонты. Даже армейские офицеры, которые в 1914 году последовали за Вильгельмом в котел Первой мировой войны, в 1891 году с глазу на глаз говорили о новом кайзере как о «слишком непостоянном, слишком капризном, особенно в мелочах, слишком неосторожном в замечаниях… Сам не знает, чего хочет. Ходят слухи о его помешательстве» [8].
Политическая нестабильность усиливала нервное напряжение, которое всегда проявляется на сломе столетия. Где же искать революционера-иконоборца, вопрошал граф Гарри Кесслер, когда учился в Лейпцигском университете: «В нас пробуждалось тайное мессианство. Пустыня, нужная каждому мессии, была в наших сердцах, и в ней внезапно, словно метеор, появился Ницше» [9]. Именно Кесслеру, в его бытность студентом, старые, разочаровавшиеся вояки поведали о своем отношении к умственным способностям и характеру нового кайзера.
Гарри Кесслер вращался в высших политических и военных кругах Европы. Его семья была богата, мать – ослепительно прекрасна собой. Говорили, что Гарри – сын самого кайзера Вильгельма I. Это было неверное предположение – время рождения Гарри никак не могло ему соответствовать, однако оно тоже работало в его пользу. Даже Бисмарк с кайзером, со своей стороны, относились к нему как к молодому, подающему надежды фавориту. В годы Первой мировой войны Гарри Кесслер станет офицером спецслужбы, потом отправится в Варшаву немецким послом, но всегда останется страстным поклонником искусства, меценатом и попечителем музеев. Он окажется в одной машине с Нижинским в первый вечер постановки «Весны священной» и повторно закроет глаза Ницше, когда выяснится, что тот лежит в гробу с открытыми глазами. Кесслер был абсолютным космополитом. Если бы Ницше еще мог что-то осознавать, он бы наверняка одобрил Кесслера в роли основателя и одного из членов правления своего архива.
В 1891 году двадцатитрехлетний студент Кесслер, элегантный и тонкий, как борзая, эрудит и полиглот, прирожденный аристократ без капли снобизма, учуял в воздухе запах будущего ницшеанства. Следующие сорок лет он продвигал эту философию в театрах, издательских домах, художественных студиях и светских гостиных Европы, пока в 1933 году ему не пришлось покинуть Германию. Нацисты начали набирать силу, и на страницах исторических книг развернулось совсем другое повествование.
Студенческие годы Гарри Кесслера пришлись на конец 1880-х – начало 1890-х годов, так что его можно отнести к «поколению Раскольникова» – молодежи, на которую оказал огромное влияние роман Достоевского «Преступление и наказание». Кесслер был свидетелем на суде над однокурсником-аристократом, который застрелил свою любовницу простого происхождения и попытался застрелиться сам, но плохо прицелился [10]. Этот акт нигилизма был вдохновлен книгой Достоевского, произведшей неизгладимое впечатление на первое поколение отчаявшихся, которые отказались от христианства. Вспышка подобных убийств, совершаемых студентами, исполненными «великого отвращения» и стремящимися к небытию, получила название «эффекта Раскольникова» в честь отрицательного персонажа книги Достоевского [11].
Кесслер пишет, что в конце этого столетия, когда настроения были исполнены нигилизма, шопенгауэровского пессимизма, нравственного отчаяния и сомнений в ценности чего-либо, за что стоило бы бороться, Ницше оказал влияние на умы, по силе и глубине сравнимое с Байроном, властителем дум предыдущего поколения.
Потерпевшее кораблекрушение души, безнадежно лавирующее между скептицизмом и жаждой покоя современное поколение вцепилось в провозглашенную Ницше спасительную идею: смысл состоит не в чем-то иллюзорном, ожидающем после жизни, а в жизни самой по себе. Оно возвеличило Ницше как истинно свободного духом, склонилось перед его одиноким голосом, прославляющим индивидуализм – альтернативу как упадку веры, так и постоянным нападкам науки на антропоморфную ограниченность человеческого «я». По мнению Иоганна Фихте, Ницше создал «неодушевленный предмет домашнего обихода, который при нужде можно было или подобрать, или выкинуть обратно». Если вера умерла, то философия продолжала приносить пользу, давая смысл существования человеку, который принял и перестроил ее.
Сильнее всего на Кесслера повлияла книга «По ту сторону добра и зла», где аргонавт духа плывет неисследованными морями в поисках нового способа познания мира, новых нравственных законов, соответствующих современным обстоятельствам. Бог должен умереть, его место займет сверхчеловек. Сверхчеловек возникает в результате метафизической борьбы личности, воли к власти, которая существует во всем и в каждом, – через борьбу, которая не обязательно проявляется в сражении с другими, но в сражениях с собственными мелкими эмоциями, вроде зависти и обиды.
Концепция сверхчеловека даже больше, чем идея «воли к власти», сделала «Заратустру» культовым текстом конца столетия. Эта авангардная, новаторская книга предлагала выход из тупика декаданса. Она освящала землю без оглядки на оправдание со стороны ада или небес. Ницше противопоставлял зависимость от церкви, из-за которой европейский христианин деградировал до покорного стадного животного, радостному танцу эллинских богов. Любовь к судьбе (amor fati) перекидывала мост через бездну отрицания, через столетия зависти и озлобленности, низводивших человека до уровня недочеловека.
