Приписываемые Нерону нападения на случайных богатых прохожих служили также метафорой склонности Нерона к насилию над аристократией как таковой, а жестокость, с которой он якобы расправлялся со своими жертвами, — метафорой его режима. А главное, сам факт попрания закона главой судебно-правовой системы символизировал злонамеренность действий Нерона, использовавшего пребывание на высшем государственном посту не на благо общества, а для сокрушения установленного социального порядка. Нам вся эта история может показаться довольно глупой, вот только жизнь при Нероне для многих представителей римского высшего класса в самом деле превратилась в сущий ад. Образ Нерона в ипостаси ночного грабителя донельзя точно выражал подобные страхи в форме простой и доходчивой истории. Автор этих строк понятия не имеет, совершал Нерон приписываемые ему разбойные вылазки в действительности или нет. Да это в каком-то смысле и не важно. Кто-то очень хотел представить аристократической публике портрет императора, ведущего себя как уличная шпана, дабы пробудить в них праведное возмущение самим фактом пребывания у власти столь вульгарного человека. Ведь, по сути, именно поведение, недостойное члена правящей элиты, и вменялось в вину Нерону прежде всего; именно оно казалось основной проблемой.
Замечательные тексты, иллюстрирующие восприятие Нерона простонародьем, — описания Великого пожара 64 года, в разжигании которого многие подозревали и обвиняли государя. Сохранившиеся источники передают невероятный панический ужас, которым были охвачены римляне. А виноват во всем Нерон, поскольку лично он якобы «тайно разослал каких-то людей, которые под видом пьяных дебоширов сначала подожгли в разных частях где-то одно, где-то два или же несколько зданий, так что жители оказались в совершенной растерянности», и вскоре «такое страшное смятение овладело повсюду всеми людьми, что они метались из одной стороны в другую, как безумные», а в разгар бедствия «многие, обезумев от несчастья, даже бросались в огонь» (Кассий Дион, Римская история, LXII.16–18)
[18].
Также и Тацит особое внимание уделяет участи толпы. Всеобщее смятение, по его словам, охватило людей, и великое множество народа сгорело, задохнулось и было затоптано, «не зная, откуда нужно бежать, куда направляться», поскольку стремительному распространению пламени способствовал «сам город с кривыми, изгибавшимися то сюда, то туда узкими улицами и тесной застройкой, каким был прежний Рим» (Тацит, Анналы, XV.38). Но вправду ли волновала Тацита судьба простых горожан, о которых он столько написал? До какой-то степени, может быть, и волновала, но весьма похоже, что историк умело использовал описание пожара в качестве лишнего повода подчеркнуть масштаб страданий римлян под гнетом власти Нерона, императора чрезвычайно скверного. Нам предлагают исключительно злодейский образ Нерона — разбойника и поджигателя. Следует отметить, что Тацит создавал свои «Анналы» для элиты, а не широкой читающей публики. Простой народ в его изложении играет роль сугубо иллюстративную и вводится в повествование лишь для того, чтобы пролить свет на беззакония, творящиеся в высокой политике. И мы невольно оказываемся втянутыми в литературные игры римской элиты.
Прямой противоположностью Нерону предстает в источниках Октавиан Август — император, сумевший восстановить законность, обеспечить безопасность и навести порядок. После беззаконий, творившихся на фоне гражданских войн на закате республики, повсеместно расплодились банды, состоявшие, вероятно, по преимуществу из солдат разгромленных армий. Согласно Светонию, Август положил конец этим разбоям, расставив караулы и распустив новоявленные коллегии, служившие ширмой для организованной преступности. Затем он провел судебную реформу, позволившую прекратить бесконечно затягивать дела, которые прежде рассматривались только ради сведения личных счетов с обвиняемыми (Божественный Август, 32). Опять же, многое здесь вполне может соответствовать действительности. Однако Светоний счел важным перечислить эти заслуги Августа для того, чтобы тем самым зафиксировать в истории портрет лидера, восстанавливающего общественный порядок, и одновременно описать судебно-правовую систему, призванную поддерживать установленный порядок и отражающую саму его суть.
Итак, можем ли мы реконструировать хоть что-то из реалий насильственной преступности в Римской империи? Тексты жалоб в суды полезны тем, что позволяют услышать голос простых людей, стоявших на низких ступенях социальной лестницы, но к этим документам ни в коей мере нельзя относиться как к некоему древнему подобию современных исковых заявлений или показаний потерпевших. Складывается совершенно определенное впечатление всеобщей жесткой конкуренции в борьбе за продвижение вверх по ступеням социальной иерархии, — в борьбе, которая часто оборачивалась кровопролитием. Это сегодня мы склонны изыскивать бескровные пути разрешения споров и считать вспышки насилия срывом процессов мирного урегулирования конфликтной ситуации, а в Риме, похоже, силовое решение считалось естественным и даже надлежащим способом положить конец любым разногласиям. В таких случаях насилие часто облекалось в ритуальные формы и даже служило мощным источником чувства общности. Сплачивая людей в борьбе за общее дело, насилие, можно сказать, играло даже в чем-то позитивную социальную роль.
Большинство римлян обитали в страшном мире, где насилие дома и на улицах было такой же неотъемлемой частью повседневной жизни, как вино и оливковое масло. Охрана общественного порядка сводилась к минимуму. К тому же властям и в голову не приходило озаботиться дополнительными мерами по защите подданных от преступного насилия: ведь преступность как таковая заботила чиновников лишь в тех редких случаях, когда ее масштабы начинали ставить под угрозу само общественное устройство. Вот римляне и вынуждены были обходиться без помощи сил охраны порядка, обращаясь за защитой от жестоких посягательств со стороны преступников к собственной семье; людям, реально пострадавшим от насилия, зачастую оставалось лишь терпеть, стиснув зубы. Да и неудивительно, в конце-то концов, что общество, снискавшее себе славу в бесчисленных войнах, гордое своим бойцовским духом и выставлявшее его по праздникам напоказ в жестоких игрищах на аренах цирков, не видело ничего предосудительного в ежедневной дозированной подпитке будничным насилием.
ГЛАВА 2
ОТ МЕЛКИХ КРАЖ ДО ХИЩЕНИЙ В ОСОБО КРУПНЫХ РАЗМЕРАХ
ЕСЛИ МЫ ОСВЕДОМИМСЯ о самом распространенном преступлении в античном Риме, то получим однозначный ответ: воровство. Сатирик Ювенал зло высмеивает Рим, описывая его как город, кишащий домушниками, карманниками и прочими представителями воровского сообщества. Вопреки нашим сомнениям в правдивости его свидетельств, имеется немало других показаний о том, что нарисованная Ювеналом картина недалека от истины: в Риме довольно сложно было остаться не ограбленным. На самом деле воровство, похоже, процветало не только в Риме, но и по всей империи. В одном египетском папирусе описано, как кладовую в доме потерпевшего обворовали, проломив крышу и потолок. Жилые и хозяйственные постройки в египетской провинции были в основном деревянные и глинобитные, так что ни стены, ни потолочные перекрытия не представляли серьезной преграды для взломщиков. Другой случай: кто-то сделал подкоп под стену овчарни со стороны улицы и похитил ягнят. В третьем заявлении потерпевший жалуется, что воры под покровом ночи «повыдергивали гвозди из дверных досок и вынесли из дома всё подчистую, воспользовавшись моей отлучкой на похороны зятя» (P. Tebt. 2.332).
