Колоссальный денежный оборот в сфере заготовок и поставок зерна, служившего «скрепной пищей» для большинства римлян, привлекал на это поле деятельности массу паразитов, хищников и прихлебателей. Любое нарушение установленного порядка обеспечения четверти миллиона римских горожан мужского пола зерновым пайком, гарантированным императором, считалось преступлением политическим и настолько тяжким, что даже рабу дозволялось доносить на хозяина, заподозренного им в махинациях с зерном. Даже женщина могла предъявить подобное обвинение, хотя ее личные интересы махинациями с зерном никоим образом не ущемлялись. Особенно бдительно народ следил за любыми намеками на утаивание богатыми излишков зерна и иных продуктов с целью создания искусственного дефицита и взвинчивания цен. В IV веке разъяренная толпа спалила дотла виллу консула Симмаха после того, как он сказал, что своим вином охотнее потушит известковые печи, чем продаст его по цене, на которую рассчитывал народ (Аммиан Марцеллин, Римские истории, XXVII.3.3–4). Изобретательность преступников вынудила власти ввести новую, весьма широкую категорию преступлений «stellionatus» (мошенничество), к которой можно было отнести, по сути, любые действия, направленные на извлечение выгоды обманным путем; дела о мошенничестве рассматривались судами наместников в особом («экстраординарном») порядке, приговоры выносились по усмотрению судей (Дигесты, XLVII.XX).
Монеты чеканились массово, поскольку представлялись императорам хорошим подручным средством прославления собственной персоны и пропаганды режима. На монетах, запущенных в обращение в самом начале недолгого правления Калигулы, на аверсе изображен горделивый профиль самого императора в лавровом венке, а на реверсе — фигуры трех его сестер в образе богинь безопасности, согласия и судьбы: Секуритас, Конкордии и Фортуны. Учитывая слухи, согласно которым император состоял в кровосмесительной связи со всеми тремя, остается лишь догадываться, на какие мысли наводили обывателей эти изображения. Фальшивомонетчики, впрочем, учились подделывать эти денежные знаки. Посредством простой отливки или штамповки они мастерили заготовки из неблагородного металла-подложки, а затем покрывали их тонким серебрением, чтобы внешне поддельные монеты выглядели совсем как настоящие. По этой причине имели хождение монеты с орфографическими ошибками и даже портретами не того императора. Но будем говорить честно: пересчитывая сдачу, всегда ли мы вглядываемся в подобные детали? Практиковалось стачивание монет; иные умельцы даже откусывали кусочки драгметалла с торцевых кромок монет (ведь вплоть до начала I века содержание серебра в денариях было не ниже 95%). Кроме того, даже с лицевых поверхностей монет серебро соскабливали или спиливали (Дигесты, XLVIII.X.8–9). Вероятно, большинство людей той эпохи не видело в подобных действиях чего-либо преступного за отсутствием явных потерпевших. Кроме того, подобная «порча» монет не причиняла ощутимого вреда финансовой системе вследствие роста денежной массы, тем более что о действии инфляционных механизмов никто в ту пору даже и не задумывался. Большинство людей заботило одно: не получить в уплату поддельный денежный знак, который нигде не примут. Но это не служило препятствием для широкого оборота фальшивых монет мелкого достоинства, поскольку мелочь никто под лупой не разглядывает.
Официально процентная ставка по кредитам не могла превышать 12% годовых, но, опять же, никто из жестоко нуждавшихся заемщиков явно не был склонен жаловаться властям на грабительские проценты. Да и ростовщикам, как свидетельствуют папирусы, было проще простого обойти это ограничение, выдав ссуду натурой, например зерном, хоть даже и под 50% годовых (P. Tebt. 110). Ростовщичество процветало среди всех слоев и групп населения. В датированной (предположительно) серединой III века поэме раннехристианский автор Коммодиан Газский сетует, что даже его единоверцы не гнушаются давать ссуды братьям по вере «под двойной процент» в расчете на благость Всевышнего, который отпустит им все прегрешения за малые пожертвования в пользу нищих, которых они сами же и плодят. Неудивительно, что многие должники бегали от кредиторов, привнося дополнительную нервозность в и без того беспокойный ростовщический бизнес. Подтверждением тому служит и появившийся век спустя трактат «Против ростовщичества» другого богослова, Григория Нисского, из которого явствует, что, хотя ростовщики и старались не спускать глаз с клиентов, единственным выходом для них в тех случаях, когда обнищавшие заемщики подавались в бега, было «сидеть сложа руки» и «горестно оплакивать безвозвратно пропавшие деньги». В одном законе описан нехитрый трюк, с помощью которого можно было провести незадачливого кредитора: ему рекомендуют некоего Тиция как человека надежного, а затем под эти рекомендации берет деньги взаймы другой Тиций, тезка первого, — и бесследно растворяется на просторах империи (Дигесты, XLII.II.68.4).
ПРЕСТУПНЫЕ РОДСТВЕННИКИ
Одним из главных финансовых вопросов в жизни римлян было получение наследства. Простейший и, вероятно, самый распространенный в ту пору способ разжиться деньгами. Кое-кому, конечно, удавалось сколотить состояние предпринимательством или за счет военных трофеев, но в большинстве знатных и состоятельных родов богатство тщательно собиралось и бережно передавалось из поколения в поколение. Однако в отлаженный процесс наследования зачастую грубо вмешивался прискорбный фактор — крайне низкая продолжительность жизни среднего римлянина. В «Оракулах Астрампсиха» мы видим десять вариантов ответа на вопрос: «Получу ли я наследство от матери?» Три ответа без обиняков начинаются со слов: «Нет, она тебя раньше похоронит». Как следствие, находились люди, посвящавшие жизнь охоте за наследством, прежде всего бездетных или лишившихся детей стариков, и всячески обхаживавшие их в надежде на щедрое завещание. Другой вопрос к оракулу гласит: «Получу ли я наследство от кого-нибудь?» И вот как раз на него 80% вариантов ответа положительные. Но столь высокая значимость наследства подразумевала и всяческие препоны на пути вступления во владение оным: на это весьма прозрачно намекают формулировки ответов, предрекающие разного рода юридические осложнения: «Будут и другие наследники»; «Получишь, но только часть»; «Понесешь большие денежные потери»; «Не с первого раза, но отсудишь». Наследование крупных сумм всегда было сопряжено с риском стать жертвой мошенничества. В египетском тексте, датированном 24 января 211 года, зафиксирована жалоба некоего Таномия на имя центуриона Кренулия Квинтилиана по поводу того, что его дети должны были по завещанию стать сонаследниками всего имущества его бездетной сестры, но душеприказчик часть ее имения продал на сторону, а деньги присвоил (BGU 1.98). За десять лет до этого в Тебтунисе некая Гераклия подала жалобу на беглого мужа с весьма символичным именем Гермес, который умыкнул все завещанные ей покойными родителями деньги (P. Tebt. 334).
Распространенной формой мошенничества было тайное вскрытие и подделка завещаний с последующим скреплением документа настоящей или подложной печатью. Иногда это проделывалось даже при жизни завещателя, но чаще всё-таки сразу после его или ее смерти, поскольку так было безопаснее. Еще божественный Клавдий издал императорский эдикт против тех, кто самовольно вписывал легаты
[30] в свою пользу в составляемые под диктовку завещания или кодициллы
[31] — как собственноручно, так и подучив раба или сына, которому поручено исполнять роль писца (Дигесты, XLVIII.X.15). Казалось бы, неслыханная наглость; даже не верится, что такие вещи срабатывали. Однако в мире с крайне низким уровнем грамотности просьбы записать завещание под диктовку, обращенные к людям малознакомым и даже вовсе посторонним, были, надо полагать, весьма распространенным явлением. К тому же даже и грамотным пожилым людям со слабым зрением за неимением в ту эпоху очков приходилось диктовать завещания кому придется, а вычитать документ на предмет отсутствия приписок они также физически не могли. Даже обращение к нотариусу не защищало от обмана.
