ПРЕСТУПЛЕНИЯ БЕЗ ПОТЕРПЕВШИХ
Из всего вышеописанного ясно одно: римское государство совершенно не интересовало искоренение изнасилований и прочих преступлений на сексуальной почве как таковых. Во внимание принимался исключительно сравнительный социально-правовой статус обидчика и жертвы. И закон призван был обеспечить защиту чести каждого ровно в той мере, в какой это полагалось людям согласно их социальному положению. Если же жертва вовсе не имела социального веса и права голоса в местном сообществе, а с рабами дело обстояло именно так, то и защищать потерпевшему или потерпевшей было нечего за неимением репутации как таковой. Закон в самой своей основе предусматривал ответственность за действия, недопустимые в отношении потерпевших, исходя из общественного положения этих последних. Мало того, основным назначением закона являлось сведение к минимуму негативных последствий неправомерного поведения для римского общества. Побили раба — что с того? Оскорбили сенатора — поставили под угрозу общественный строй. Как следствие, в римском праве имперской эпохи мы находим величайший интерес к действиям, которые кажутся нам совершенно безобидными, но римлянами они воспринимались в качестве угрозы нравственным устоям. Фундаментом общественных отношений являлся принцип сохранения благосклонности богов: римляне со скверным поведением рисковали лишиться их поддержки и защиты. И то, что нам сегодня представляется преступлением без потерпевших, с римской точки зрения являлось преступлением против всех и каждого, поскольку угрожало катастрофой всему Римскому миру.
Римское государство имело долгую и богатую традицию регулирования потребления различных благ посредством так называемых «законов против роскоши», принимавшихся в целях сокращения казенных расходов. Во II веке Авл Геллий отмечал, что эти законы были введены для поддержания бережливости у римлян. Один из ранних примеров — принятое сенатом в 161 году до н. э. постановление, согласно которому во время Мегалезийских игр
[67] первые граждане государства должны были поклясться перед консулами, что на каждую трапезу они потратят не более ста двадцати ассов
[68], не считая зелени, муки и вина, что будут отдавать предпочтение отечественному вину и что не станут приносить более ста фунтов столового серебра (Аттические ночи, II.24). Можно заключить, что нормирование потребления поначалу распространялось лишь на римскую элиту. Законотворцами, вероятно, двигал страх, как бы рыба не начала тухнуть с головы, если «первые граждане государства» совсем потеряют лицо в результате чрезмерных излишеств. Прослеживается здесь и некоторая тревога в отношении последствий избыточного потребления. Присущая римлянам жесткая самодисциплина, так хорошо послужившая им на полях сражений, могла быть забыта, если бы свободным людям дозволили слишком много роскоши. Ну и конечно, эти нормы высвечивают серьезные различия между античным и современным пониманием понятия «роскошь». Едва ли в наши дни кому-то придет в голову усмотреть угрозу нравственности в бокале импортного вина или избытке столового серебра. Не исключено, разумеется, что предписание употреблять лишь «отечественное вино» в пышных римских застольях диктовалось еще и соображениями банального протекционизма: следовало внушить, что истинный римлянин признаёт лишь продукты римского производства, — но и в этом случае маркетинговые цели совпадали с высшими морально-этическими, а значит, не было никакой нужды и озвучивать их по отдельности.
Настоящая проблема для римлян состояла в другом: чем больших военно-политических успехов они добивались и чем обширнее становилась их империя, тем больше материальных благ оказывалось в их распоряжении. Трофеи, дань и прочие подати стекались в город Рим широкими потоками, и это позволяло столичной знати безоглядно тратить деньги на частные увеселения. Вышеупомянутое постановление должно было хоть как-то ограничить столь безудержное мотовство. Нормы расходов постепенно ужесточались, пока в 104 или 103 году до н. э. по инициативе кого-то из влиятельнейшего плебейского рода Лициниев не был принят закон, регламентировавший предельно допустимые нормы расходов постатейно. Этим дело не ограничивалось. В натуральном выражении закон также установил определенное количество мяса и соленой рыбы на каждый день, однако всё, что давали земля, виноградники и деревья, позволялось без различия и без ограничений. Казалось бы, морально обоснованная поддержка здорового питания свежими овощами и фруктами как альтернативы соленой рыбе и мясу. Кстати, о мясе. Помимо дороговизны этого элитного пищевого продукта, важно было обеспечить и соблюдение ритуального компонента и проследить, чтобы на стол к людям не попадало мясо животных, предназначенных в жертву богам. Увы, сетует Геллий, достаточно скоро «эти законы, как бездействующие и устаревшие, были преданы забвению, многие владельцы больших состояний стали кутить и промотали в водоворотах трапез и [пиров] свое имущество и деньги». Но наконец, довершает он, Юлий Цезарь навел порядок, приняв закон на этот счет, а император Август возвел в разряд божественных установлений предельную норму допустимых расходов в следующем размере: на будние дни по двести, в праздники — по триста, а на свадьбы и послесвадебные гуляния — по тысяче сестерциев. В праздничные дни расходы на обед были увеличены с трехсот сестерциев до двух тысяч сестерциев, чтобы запреты не вызывали народных волнений. Но нам остается лишь предполагать, что на подобные законы в ту пору никто не обращал внимания, а потребление продолжало расти.
Ограничения касались не только продуктов питания и вина. Сразу же после сокрушительного поражения в битве при Каннах
[69] в 216 году до н. э., где римляне за один день потеряли 50 тысяч воинов в результате разгрома их армии блестящим карфагенским полководцем Ганнибалом, была предпринята попытка ввести ограничение на количество ювелирных украшений, которые дозволительно носить женщинам, на допустимые цвета их одежд и расстояния путешествий в конных повозках. Этот закон, прозванный Оппиевым по имени инициировавшего его принятие народного трибуна Гая Оппия, действовал двадцать лет. К 195 году до н. э. Рим уже семь лет как победил Карфаген и, обложив былых обидчиков данью, обильными потоками стекавшейся в Вечный город из всех бывших владений карфагенян, зажил богато как никогда прежде, — и ограничительный закон решено было отменить. Действительно, война победоносно завершена, римская аристократия немало обогатилась и, разумеется, стала проявлять недовольство драконовскими ограничительными мерами. И тем не менее добиться отмены закона удалось лишь после бурных и продолжительных публичных дебатов, подробно описанных Титом Ливием (История Рима от основания города, XXXIV). Само изложение этой дискуссии, необычайно детальное и затянутое по меркам римских хроник, подчеркивает, насколько важным в понимании римлян являлся вопрос о допустимости законодательного ограничения роскоши. Вот тут-то мы и получаем возможность достаточно глубоко заглянуть в психологию римлян, отдельные аспекты которой рельефно проступают в аргументации противоборствующих сторон. И выясняется, что римлян до боли в сердце беспокоило душераздирающее и неустранимое противоречие между двумя патологическими и при этом несовместимыми пристрастиями — к скаредности и расточительству.
