Имели место и некоторые ограничения на занятие проституцией. Юных рабов допускалось продавать лишь с оговоркой, что они достаются новому владельцу не для сексуальных утех. Деньги, уплаченные проститутке, возврату не подлежали (наравне с проигранными в азартные игры). Но главный упор в мужских сочинениях на тему женской проституции делался на минимизации того, что сегодня назвали бы моральным ущербом обществу. Предполагалось, судя по всему, что раз уж женщина опозорилась, ступив на скользкую тропу, то пусть себе и катится в тартарары. Но некоторые представляли проституцию и в качестве угрозы общественному благополучию. Дион предупреждает, что широкая доступность проституток приводит к тому, что молодой человек очень скоро пресыщается женщинами и вскоре начинает искать наслаждений среди юношей и мужчин, развращая «тех, из кого впоследствии выйдут судьи и военачальники» (Дион Хрисостом, Речи, VII.151–152)
[72].
Проституция служила символом морального разложения и вместе с тем — своеобразным индикатором состояния здоровья общества: чем больше женщин становилось проститутками, тем сильнее обществу грозил кризис.
Патерналистский семейный уклад, однако, давал женщинам определенные преимущества. Супруга побуждала мужа защищать ее и дочерей от угроз сексуальной эксплуатации. Ведь женщины и в те времена считались жертвами преступлений против нравственности в случае их совращения с пути семейной добродетели подлыми соблазнителями. Однако сам факт совращения считался лишним подтверждением природной слабости женщин. Это лишь подтверждало, что без сурового мужского руководства женщине не устоять перед соблазном свернуть на кривую дорожку. Множество, а то и большинство женщин полностью смирилось со своим зависимым социальным положением. Общественное мнение служило главным средством поддержания доброго имени женщины в кругу друзей семьи, и выход за рамки представлений о нормах благопристойности мог привести к очернению репутации любой римлянки. Давление со стороны старших родственниц — матери, теток и бабушек — также могло служить мощным средством принуждения юных дев к неукоснительному соблюдению неписаных правил. Овидий ярко изображает публичное посрамление, которому подвергались оступившиеся. Однажды в результате неудачного аборта умерла девушка: вот ее несут к погребальному костру, и «каждый громко кричит "Поделом!"» (Овидий, Любовные элегии, II.XIV)
[73].
Римский идеал женственности способствовал атмосфере, в которой вероятность женской преступности существенно снижалась. Считаясь по самой своей женской природе более благонравными и добродетельными в частной жизни, но слабыми, а потому нуждающимися в опеке, женщины рисовались римлянам вовсе не склонными к преступному мышлению. Зато в тех случаях, когда женщины отклонялись от этого образа, на них обрушивался шквал критики. В то же время женская преступность интересовала римских авторов — были интересны ее причины и возможные пагубные последствия для общества. В общем, значение имело главным образом соответствие женского поведения мужским ожиданиям, а не объяснение побудительных мотивов, толкавших женщин за рамки соответствия социальным нормам.
ЗАКОНЫ О ПРЕЛЮБОДЕЯНИИ
Эти два важных нравственных вопроса — место женщины и излишнее потребление — получили новое освещение в правление Августа, когда общественно опасным и уголовно наказуемым преступлением было объявлено прелюбодеяние. Новый закон обязывал мужа подавать в суд на жену, заподозренную в измене; в противном случае мужа могли обвинить в сводничестве. В случае подтверждения обвинения брак с неверной женой подлежал немедленному расторжению. По тому же закону отцу дозволялось убивать на месте собственную замужнюю дочь и ее любовника, если он застиг их за преступным совокуплением в собственном доме или во владениях своего зятя. А вот мужу убивать жену-изменницу на месте преступления запрещалось даже в собственном доме, да и любовника разрешалось карать смертью лишь в том случае, если тот уже обесславлен, то есть ранее по суду был поражен в правах за infamia. При этом само понятие прелюбодеяния распространялось далеко не на всех и трактовалось неочевидно. Знатный муж считался изменившим жене лишь в случае связи со столь же знатной матроной; все прочие контакты считались дозволительными. А вот жене мог быть вменен в вину любой эпизод интимной близости — хоть с равным по статусу, хоть с рабом. Зато рабыням и проституткам вступать в любые связи не возбранялось вовсе. Косвенным указанием на серьезность закона служил хотя бы такой момент: при рассмотрении обвинений в прелюбодеяниях в судах (если и когда дело до них доходило) допускалось свидетельствование рабов/рабынь против хозяев/хозяек.
Зачем Августу понадобилось ужесточать законодательство в сфере семейного права? Прежде всего, первый император был решительно настроен на укрепление расшатавшихся на закате республики нравственных устоев и института брака. После двух поколений жизни на фоне гражданских войн и смут данные законы должны были послужить римлянам моральной опорой во всех аспектах жизни нового римского мира под властью божественного императора. Не исключено, что и сам политический хаос в какой-то мере считался производным от свободы нравов, а единственным способом восстановления порядка представлялось цементирование института семьи. Впрочем, эффективность ужесточения семейного законодательства была не бесспорна. Зато рабы, получив право свидетельствовать против хозяев, занялись массовым доносительством. Так что при Тиберии, сообщает Тацит, если раньше государство страдало от порчи нравов, то теперь — от законов (Анналы, III.25). Некая знатная замужняя дама по имени Вистилия пыталась было перехитрить закон, попав в официальный список проституток, дабы в дальнейшем прелюбодействовать безнаказанно. Взбешенный сенат отреагировал принятием дополнительной статьи закона, согласно которой женщина, избегающая наказания за прелюбодеяние таким путем, всё же может быть осуждена (Дигесты, XLVIII.V.11.2). Вистилию отправили в пожизненную ссылку на греческий остров Серифос, а ее мужа едва не осудили за пособничество.
Прелюбодейство совершенно определенно вызывало у римских властей серьезную озабоченность, а у граждан — опасения быть уличенными в этом правонарушении. В «Оракулах Астрампсиха» есть вопрос: «Поймают ли меня на прелюбодеянии?» Сама формулировка указывает, что опасения вызывал именно риск попасться, а любовная связь на стороне сама по себе не считалась чем-то из ряда вон. Именно теме переживаний посвящена часть ответов: «не переживай»; «не бойся». Но это означало удачный исход, а ведь можно было услышать: «плохо твое дело». Другой вопрос, чего конкретно опасались изменщики — правосудия или гнева обманутых супругов. Историк Кассий Дион рассказывает, как, будучи консулом (в начале III века), обнаружил тысячи нерассмотренных исковых заявлений, и поясняет, что правивший в ту пору император Септимий Север пытался поощрять верность в браке и принимал законы о супружеской неверности. Количество дел по данному обвинению закономерно увеличилось (одного только Диона ожидали три тысячи заявлений), но лишь очень немногие привлекались к суду по таким обвинениям, и государь потерял интерес к этим вопросам. Далее, чтобы показать, насколько распространены были адюльтеры (по крайней мере, среди аристократии), Дион рассказывает следующий исторический анекдот. Жена знатно — го каледонца, прибывшего вместе с нею в Рим по приглашению Севера, ответила на колкости императрицы Юлии Августы относительно слишком вольных отношений британских женщин с мужчинами: предпочтительнее открыто вступать в связь с наилучшими мужчинами, нежели позволять втайне соблазнять себя наихудшим (Римская история, LXXVII.16).
