Опять же, в нововведениях Юстиниана мы находим и присущий христианству упор на морализаторство. Клирикам категорически запрещалось подавать дурной пример пастве, в частности предаваясь азартным играм (Новеллы, CXXIII.10). Есть там даже и прямое указание на необходимость пресечь всяческие злоупотребления пребыванием в чиновничьей должности. Впрочем, еще Феодосий в конце IV века, бывая краткими наездами в Риме, подчистую искоренил наиболее аморальные привычки и нравы обитателей древней столицы. В частности, огромные пекарни, занимавшиеся производством бесплатного хлеба в дополнение к зрелищам, были уличены в том, что находились под контролем непоименованных продажных чиновников, пристроивших к пекарням таверны и даже заведших при них штатных проституток. Клиентов данных заведений — особенно из числа заезжих, а потому бесправных — там часто захватывали в рабство и заставляли работать пекарями забесплатно, не позволяя даже выходить на улицу. Проинформированный одним из своих воинов, сбежавших из рабства, Феодосий в гневе распорядился снести «вертепы разбойников». Заодно Феодосий искоренил и проституцию, процветавшую под крышами тех же пекарен. Здесь царили такие нравы: когда у женщины был клиент, всякий раз звонил маленький колокольчик на двери: это как бы лишний раз напоминало о ее позоре. Но теперь христианский император решил очистить столицу империи от скверны (Сократ Схоластик, Церковная история, 5.18).
Христианские императоры однозначно отличались от предшественников резко негативным отношением к преступлениям сексуального характера. Ревностная забота о благочестии как основе нравственности порою выливалась в свирепые преследования нарушителей законов о прелюбодеяниях. Историк Аммиан Марцеллин, будучи язычником, не без удивления описывает, как в IV веке при Валентиниане I многие знатные женщины были казнены по обвинению в прелюбодеянии. Одну из них, по имени Флавиана, палач, провожая на казнь, раздел догола. Палач, в свою очередь, был обвинен в совершении дикого злодеяния и сожжен заживо (Римская история, XXVIII.1.28). Юстиниан же предельно расширил сферу действия законов о прелюбодеяниях и ужесточил порядок их правоприменения вплоть до того, что обманутому мужу было дозволено безнаказанно убивать любовника жены при самых разнообразных обстоятельствах (Новеллы, CXVII.15). Но и жене были предоставлены значительно более широкие права в части оснований для развода не только с неверным, но и с иным образом согрешившим мужем, уличенным в самых разнообразных преступлениях — от убийства и подстрекательства к мятежу до угона скота и покушения на отравление (Кодекс Юстиниана, V.17.8.2).
Некоторым сексуальным преступлениям, похоже, придавалось символическое значение, поскольку внимания им уделялось несоразмерно много по сравнению с реальной угрозой для общества, которую эти злодеяния представляли. В датируемых 528 годом законах Юстиниана дается даже моральная оценка изнасилованию девственниц, вдов и кормилиц как «гнуснейшему из всех преступлений», поскольку оно не только противно человеческой природе и богомерзко, но и является прямым оскорблением Господа. Мужчин, виновных в изнасиловании рабынь и вольноотпущенниц, с тех пор карали смертью, а свободных женщин — смертью с конфискацией имущества в пользу семьи потерпевшей. Пособников или укрывателей насильников также не щадили: рабов, к примеру, сжигали заживо. Впрочем, такая казнь представляется всё-таки менее мучительной, чем введенное еще первым христианским императором Константином наказание для соучастников похищения девственницы или вдовы: тех казнили путем вливания в глотку расплавленного свинца (Кодекс Феодосия, IX.24.1.1).
Нельзя обойти вниманием и еще одну область, в которой христианские императоры последовательно занимали самые репрессивные позиции, — отношение к гомосексуализму. Как заявлено в одном из законов, «когда Венера извращается в другую форму <…>, мы приказываем законам вооружиться карающим мечом». Действительно, без меча привести в исполнение «изощренное наказание» лишением детородного органа было бы затруднительно (Кодекс Феодосия, IX.7.3). Законы Юстиниана также выражают самое яростное осуждение в отношении тех, кто идет на «преступления против природы» (Новеллы, CXLI). Показательно, что основой для юридического осуждения служит отсылка к судьбе библейского Содома, на который Господь «пролил дождем серу и огонь», испепелив дотла вместе с содомитами (Втор. 29:23). Следовательно, не карать страшной смертью за столь «гнусные преступления, заслуженно вызывающие гнев Божий», означало бы рисковать обрушиванием кары свыше на головы всех римлян, — в общем, преследование гомосексуалистов обосновывалось императорами-христианами ровно теми же мотивами, по которым сами христиане некогда подвергались гонениям при языческих императорах как нарушители Pax deorum — мирного договора с богами.
ПОЗДНЕРИМСКАЯ СВЕРХДЕРЖАВА И ПРЕСТУПНОСТЬ
Какое влияние на преступность оказала организованная согласно новому проекту и невероятно разросшаяся государственная машина? Один немецкий ученый настаивает, что рост мощи государственного аппарата автоматически означал снижение уровня преступности. Разбиение территории империи на гораздо более мелкие провинции, подчинение каждой из них неимоверному числу чиновников и разделение функций военных и гражданских властей — всё это весьма упростило правительству задачу отслеживания, предания суду и наказания правонарушителей. Насильственная преступность, предположительно, и вовсе резко пошла на спад во всех слоях общества одновременно под влиянием христианской морали и усиленного надзора со стороны властей. К тому же у государства появились огромные дополнительные ресурсы для целенаправленного выявления подозреваемых в убийствах, а более сострадательная христианская идеология привела к повсеместному отказу от смертной казни в пользу лишения свободы виновных в преступлениях малой и средней тяжести — от краж и клеветы до супружеских измен и колдовства. Высшую меру наказания стали приберегать для самых гнусных и неисправимых преступников, которых никакая тюрьма не могла бы исправить.
Ряд факторов, однако, заставляет нас скептически относиться к такому оптимистическому взгляду на проблему преступности в поздней Римской империи. Прежде всего, отметим серьезное ухудшение экономического положения жителей империи. До правления Диоклетиана государственный аппарат был невелик и на его содержание уходило, вероятно, не более 5–6% от общего объема экономики империи. При этом порядка двух третей государственных расходов шло на содержание армии. В результате же предпринятого Диоклетианом резкого увеличения численности как армии, так и бюрократии при прежнем объеме экономики налоговое бремя возросло примерно до 7–8% от валового продукта империи. Вроде бы мелочь по меркам современности, когда государственные расходы в большинстве западных стран доходят порой и до 50% от ВВП. И рост налоговой нагрузки на экономику на 2–3% от ее объема выглядит весьма умеренным, но лишь до тех пор, пока мы не внесем поправку о низкой доле экономически активных граждан, то есть реальных налогоплательщиков. С учетом сказанного выходит, что дополнительные расходы на содержание даже этого не самого крупного государственного аппарата привели к повышению налогов как минимум на 30%. Попробовал бы кто-нибудь в современном мире поднять налоговые ставки разом на 30% — уличные беспорядки были бы гарантированы.
