К слову, отношения между самими местными сообществами бывали настолько натянутыми, что дело порой доходило до омерзительных побоищ. Тацит приводит пару таких примеров. Первый случай датирован 59 годом, когда в Помпеях, «начавшись с безделицы, во время представления гладиаторов <…> вспыхнуло жестокое побоище». Местные жители и жители расположенной неподалеку Нуцерии начали конфликт со словесной перепалки, в какой-то момент принялись бросать друг в друга камнями, затем достали мечи — и полилась кровь (Анналы, XIV.17)
[12]. В другом случае всё началось с распрей на почве обоюдных краж урожая и скота между жителями городов Эя и Большая Лепта, что на средиземноморском побережье современной Ливии, а завершилось в 70 году полноценным кровопролитным сражением; стороны выступали в боевом строю. Жители Эи, уступавшие противникам численностью, призвали на помощь гарамантов — свирепый народ, обитавший на границах империи. Вместе они наносили лептийцам тяжелые удары до тех пор, пока лептийцы не попрятались за городскими стенами (История, IV.50). Оба примера, конечно, относятся к разряду крайностей, иначе настолько пропитанный патрицианским духом историк, как Тацит, делами плебеев особо не интересовавшийся, едва ли счел бы их достойными включения в анналы. Тем не менее они наглядно показывают, до каких ужасов порой доводил обитателей Римской империи местечковый патриотизм. Ну а за пределами городов, похоже, повсеместно пышным цветом процветал еще и дорожный разбой. Люди побогаче без вооруженной охраны в путь не пускались. Путники победнее сами охрану нанять не могли и старались держаться ближе к эскортам богачей. Эпиктет, например, советует путешественникам не ездить по дорогам в одиночку, если они слышали, что здесь орудуют разбойники. Нужно подождать, пока в путь отправится посол, помощник правителя или сам правитель, чтобы примкнуть к окружению этих особ и проследовать в безопасности (Беседы, IV.1.91). Но и при таких предосторожностях даже и знатные люди порой пропадали бесследно. В одном из своих писем Плиний Младший рассуждает, есть ли смысл поискать следы без вести пропавшего в пути знакомого всадника Робуста; едва ли, говорит он, что-то получится, поскольку подобная судьба не так давно постигла и его земляка — центуриона Метилия Криспа: «Погиб ли он от руки своих рабов или вместе с ними, неизвестно; только больше не появлялся ни он сам, ни кто-либо из его рабов» (Письма, VI.25)
[13]. Также и Цицерон в одном из писем Аттику сетует, что не получал его предыдущего письма, переданного с другом Луцием Квинкцием, поскольку того ранили и ограбили по дороге (Письма к Аттику, VII.9.1).
…А ВРАГОВ ДЕРЖИ ЕЩЕ БЛИЖЕ!
Нередко преступления происходили и на почве дележа наследства. В одном случае некая Сейя завещала пасынку по имени Тиций пять фунтов золота, а тот в ответ обвинил ее в организации убийства его отца. Сейя благополучно умерла до окончания процесса — и посмертно была полностью оправдана. Казалось бы, тема закрыта, но тут же последовала новая дискуссия, вызванная вопросом, обязаны ли теперь другие наследники Сейи выплачивать Тицию указанные в завещании пять фунтов золота, учитывая, что тот лжесвидетельствовал против нее (Дигесты, XXXIV.IV.31.2). Тут, как обычно, встает вопрос о том, описана ли в этом примере гипотетическая ситуация или реальный показательный случай. Однако данная коллизия интересна в другом отношении: дело в том, что именно она послужила основанием не считать принадлежащим преступнику имущество, нажитое неправедным путем, в частности через прямое или опосредованное «убийство родственника».
Для устранения ближних широко использовались яды (см., напр.: Дигесты, XLVIII.IX.7). Потому, вероятно, и в «Оракулах Астрампсиха» один из вопросов прямо так и сформулирован: «Меня отравили?» Этот сборник гаданий включает 92 вопроса, с которыми обеспокоенным своей судьбой просителям предлагалось обращаться к богам за советом, как быть и что делать. Оракулы были очень популярны: в одном только Египте в древних залежах бытовых отходов найдено более десяти экземпляров, а поздняя христианизированная версия благополучно пережила Римскую империю. На каждый адресованный им вопрос богам предлагалось на выбор десять вариантов ответов, и на вопрос по поводу отравления четыре из десяти ответов были однозначно утвердительными. Сомнительно, конечно, что вероятность пасть жертвой отравителей реально достигала 40 %; скорее, это свидетельствует об уровне боязни и подозрительности людей той эпохи и об их склонности во всяком недомогании усматривать злые козни ближних.
Подозрительность такого рода по временам доходила до грандиозных масштабов. Кассий Дион повествует о группе злодеев, промышлявших заказными убийствами путем укалывания жертв иглами, смазанными ядом. Это имело место не только в Риме, но и по всей империи. Особенно много таких убийств, сообщает Дион, приходится на правление императора Коммода (LXVII.11; LXXIII.14). Интересное свидетельство. Однако не стоит делать скоропалительных выводов, обращаясь к теории заговоров, ибо, взглянув на события чуть внимательнее, мы увидим, что два всплеска эпизодов массовых отравлений приходятся как раз на разгар эпидемий чумы. В примере времен Домициана само указание на то, что люди умирали по всей империи, наводит на мысль о более глобальной причине, нежели волна злодейских отравлений в масштабах империи, а именно о пандемическом распространении смертельной болезни.
Вероятно, этот же пример иллюстрирует и природную склонность людей списывать вспышки необъяснимых смертей на происки банд головорезов, что отчетливо высвечивает присущий древним римлянам страх перед организованной преступностью, ничем, в сущности, не отличающийся от того, что довлеет над нами сегодня. Из-за скудности и размытости свидетельств нам сложно судить о реальной численности преступных группировок в античности, однако крайне маловероятно, что именно они несут ответственность за все приписываемые им отравления.
Вообще, насилие у римлян было неотъемлемой частью быта: избиениям подвергались и рабы, и женщины, и дети. Блаженный Августин пишет, что лица многих женщин были обезображены шрамами и следами побоев. Мать Августина говорила, что брачные клятвы, которые дают женщины, «превращают их в служанок», а потому, «памятуя о своем положении, не должны они заноситься перед своими господами» (Исповедь, IX.IX.19)
[14]. Принято было, чтобы мужья вели себя подобным образом. Сохранилась поучительная история о некоем Игнатии, забившем жену до смерти за пьянство, и его поступок даже признавался заслуживающим похвалы (Валерий Максим, Достопамятные деяния и изречения, VI.3.9). Чтение некоторых жалоб в адрес властей оставляет неприятный осадок и заставляет задумываться о границах дозволенного мужчинам запугивания женщин. В частности, в 381 году некая Аврелия Эйрене пожаловалась на обидчика, который в пылу ссоры хотел лишить ее жизни и «гнусавил оскорбления, уткнувшись ей носом в лицо» (P. Mich. 18.793.2–5). Как мы видим, ни намека на понятие личного пространства.
