Сердце затрепетало.
Салон самолета, отделанный древесиной породы бокоте и кожей даже пах как Дима: горечь мускуса, свежесть свежескошенной травы и едва уловимый аромат сирени.
Марина присела в прохладное большое кресло у иллюминатора. Стюардесса по просьбе Марины принесла пирожное с чаем.
Через несколько часов стюардесса принесла большую коробку. Марина сняла записку:
“Переоденься. Там, куда ты почти прилетела, будет жарко. И не забудь повязку на глаза”.
Маленькая улыбающаяся рожица в записке привнесла какой-то диссонанс аккуратному, словно напечатанному почерку. Губы растянулись в мечтательной улыбке. Марина провела кончиками пальцев по штрихам рисунка.
Она открыла коробку и увидела сине-зеленый шелковый сарафан в цвет глаз, босоножки на танкетке и соломенную шляпу.
Еще через час самолет приземлился.
Марина вздохнула полный соли и счастья воздух океана, ворвавшийся из открытой двери, и вышла на трап.
Повязка на глазах не давала Марине осмотреться. Стюардесса любезно помогла ей спуститься.
Сильные руки прижали ее к себе.
– Привет, – родной голос ласкал слух. Девушка потянулась к повязке, желая увидеть Диму. – Не снимай. Еще совсем чуть-чуть.
Марина ухмыльнулась и позволила усадить себя в машину. Сидение рядом прогнулось, и руки Димы притянули ее к себе.
– Я так скучал… – его дыхание щекотало. Он прикусил мочку ее уха. Марина задрожала. Обжигающие губы Димы поцеловали шею и спустились ниже, остановившись на ключице.
Марина шумно выдохнула.
– Тише, – шепнул он на ухо и провел рукой по ее оголенной спине.
Машина замедлила ход и остановилась. Дима помог ей выйти.
Шум ударов волн о пирс успокаивал. Легкий бриз ласкал воспаленную от ласк Димы кожу.
Яркие блики солнечных лучей забрались под повязку. Внутреннее чутье напряглось от плохого предчувствия.
– Смотри не скинь меня в пропасть ненароком, – попыталась она разрядить обстановку, но шутить так и не научилась.
– Я подниму тебя на руки. Держись крепче.
Марина смогла бы отправиться даже на край света с ним, если бы он только захотел. Она растворилась в его объятьях, в аромате сирени. Дима усадил ее на мягкий диванчик.
– Можно снимать повязку? – она потянулась к лицу.
– Нет, еще минуты две.
Она прислушалась к окружающей среде. Она слышала, как плещется вода. Ее слегка качало.
Вдруг загудели двигатели, и они тронулись с места.
Внутри Марины все похолодело.
Дрожащая рука потянулась к повязке на лице.
Ткань слетела под ноги.
Закатное солнце заставило прищуриться. Зефирно-розовое небо с мазками фиолетового и голубого на западе и темно-синего на восходе возвышалось над головой. Заалевший диск солнца отражался в синем океане.
Марина обернулась и увидела удаляющуюся пристань, заполненную яхтами.
Они были в открытом океане!
Она не сдержала стон и обхватила себя руками. Дрожь пронзила тело. Дыхание перехватило, не давая вздохнуть.
Замерцали яркие круги перед глазами. Спазм скрутил желудок. В ушах зазвенело.
Она зажмурилась и скрутилась калачиком. Горло схватили тиски. Сердце, казалось, сейчас разорвется.
Руки Димы обхватили Марину. Его голос, далекий, словно из другого конца туннеля, не долетал до ее сознания.
Он потряс ее, не понимая, что с ней.
Сквозь силу она прохрипела:
– Берег…
Марина не знала, сколько находилась в таком состоянии. Через время до сознания начало медленно доходить, что она уже на берегу.
Дыхание выравнивалось.
– Почему не сказала, что боишься лодок?
– Ты не спрашивал, – произнесла она, испугавшись хрипоты своего голоса. Дима поставил ее на ноги, но все еще держал крепко. – Я боюсь не лодок, а глубины.
Марина смутилась. Она не хотела казаться сумасшедшей в его глазах.
– Когда я была маленькой, моя мама пыталась покончить с собой, спрыгнув с моста. Это мое первое воспоминание в жизни. Мы стоим по ту сторону перил. Я пытаюсь выдернуть руку, но она держит меня крепко. – Марина судорожно втянула воздух. Прошло уже четырнадцать лет, но ей было до сих пор больно вспоминать об этом. – Мама прыгает и тянет меня за собой. Мы ударяемся о воду. Я помню дикий холод и страх такой сильный…
– О, Марина…
Дима прижал ее к себе.
– Вода заглатывала и сковывала движения… – продолжала она приглушенно. – До сих пор я не смогла справиться с этим страхом. Разум мамы был болен, у нее развилась деменция. Она не виновата, но, все же, я…
Марина всхлипнула, не в силах продолжать.
– Это нормально ненавидеть ее за то, что она чуть не убила тебя.
– Нет. Это неправильно… Она болеет… болела.
Именно это мучило Марину много лет и тяготило до сих пор. Именно это событие вставало в ее глазах, когда она видела маму. Невольно она винила ее за то, что та сошла с ума, за то, что пыталась убить себя и ее и за то, что это вызвало в Марине силу, которую заметил Владыка. Она винила маму, за то, что она оказалась на попечении Владыки.
– Ни ты, ни она не виноваты… – Дима заглянул во влажные глаза Марины.
– Прости меня, – прошептала она, сама не зная за что просит прощения: то ли за испорченный сюрприз, то ли за то, что ей приходилось его обманывать.
Изумленно Дима поднял взгляд.
– За что? Это я должен просить прощения. Если яхта отпадает, поужинаем на берегу. Я сейчас распоряжусь.
Марина проследила как Дима подошел к начальнику охраны.
Она не должна была рассказывать Диме о маме, ведь этого не было в досье Марии Петровой. Это могло скомпрометировать ее, но она почувствовала облегчение от того, что выговорилась и от того, что дала шанс Диме усомниться в ней.
Дима обнял Марину, и повел к вернувшейся машине. Поведение Марины на яхте испугало его. На какой-то краткий миг он подумал, что Мортис опять покушался на него, и Марина пострадала, но все оказалось проще… и сложнее одновременно.
Он всегда в ней чувствовал какой-то надрыв, которого в жизни обычной студентки не должно было быть.
В досье, предоставленном службой безопасности, не было информации о попытке самоубийства ее матери. Это было странно. Хотя историю можно было замять при желании.
Ее мать умерла от рака легких, когда Марине было пять. И деменция, и рак… Тяжело видимо пришлось их семье.
Это признание словно сблизило его с Мариной. Он погладил ее по волосам и поднял глаза на горизонт, где солнце наполовину зашло в океан.
