Всё же, на мой взгляд, самое важное отличие этого мира от моего старого — это то, что здесь есть понятие личной силы, полностью отсутствующее там. В моём старом мире одинокий человек всегда совершенно беспомощен перед любой организованной группой, и единственный шанс для него как-то подняться в обществе — это занять своё место в общественной пирамиде. Но как только он начинает опираться на других людей, он теряет личную свободу — другие люди поддерживают его не даром, и чем выше он поднимается, тем больше приобретает обязательств. Парадоксальным образом за власть над другими он вынужден платить своей свободой. Даже король вынужден вести своё королевство лишь туда, куда хотят идти его придворные. Тот же Пётр Первый тиранил бояр вовсе не по злобе — не замени он их своими верными соратниками, царствование его было бы недолгим. Правда, взамен ему пришлось терпеть неуёмное воровство Меньшикова, и это тоже было его платой за власть.
В этом мире и одиночка мог быть силой — за папой стоял огромный аппарат церкви и Священной Римской империи, но наша мать говорила с ним на равных и в случае чего, пожалуй, могла бы и в самом деле призвать его к ответу. Это и было настоящей свободой — не свободой Неуловимого Джо или отшельника в лесу, который свободен лишь потому, что никому не интересен, но свободой человека, который может позволить себе жить по своему усмотрению, никому не кланяясь.
* * *
На аудиенцию к папе меня пригласили буквально через час после нашего возвращения, прислав за мной машину и сопровождающего. Разумеется, отказываться я не стал, и немедленно отправился в Апостольский дворец, предварительно шепнув Ленке, чтобы она пока молчала о наших приключениях. Меня быстро провели довольно запутанным путём к кабинету папы, и буквально через пятнадцать минут он меня принял. Такая скорость явно свидетельствовала о его озабоченности; к сожалению, из этого невозможно было понять, в самом ли деле он замешан в похищении, или же папа просто обеспокоен возможной реакцией моей матери, да и князя тоже.
К счастью, я, как иноверец, не должен был становиться на колени и целовать кольцо. Впрочем, секретарь папы, инструктировавший меня перед тем, как запустить в кабинет, поначалу попытался заставить меня выполнить протокол целиком, но когда я отказался это делать, он поморщился, и с неохотой признал, что для иноверцев эту часть допускается сократить.
Папа Варфоломей VI принял меня как родного внука. Я никогда не видел своего родного деда, Даняту Хомского, но я глубоко сомневаюсь, что он встретил бы меня с большей радостью. Для полноты картины не хватало только леденца, извлечённого из глубин белой дзимарры
[43].
— Так вот ты какой, Кеннер Арди, — ласково сказал папа.
Я молча поклонился.
— Ты заставил меня поволноваться, мальчик мой, — продолжал папа, — но я рад, что с тобой всё благополучно.
— Искренне благодарен вам за заботу, ваше святейшество.
— Мне доложили о последних событиях, — сказал папа, сочувственно глядя на меня. — Поистине прискорбных событиях, — вздохнул он.
— Полностью разделяю эту оценку, ваше святейшество, — произнёс я в ответ с печалью в голосе.
— Кардинал Скорцезе разочаровал нас, — продолжал папа. — Мы и подумать не могли, что клирик столь высокого сана, облечённый полным нашим доверием, решится навредить гостям Святого престола.
— Боюсь, ваше святейшество, что ваши люди представили ситуацию в совершенно превратном свете, — возразил я. — Именно люди кардинала Скорцезе и защитили нас от злоумышленников, и если бы не их самоотверженное вмешательство, наша судьба была бы печальной.
Папа нахмурился.
— Возможно, ваша молодость мешает вам оценить события правильно, — попробовал надавить он. — Я полностью доверяю докладу своих сотрудников.
— Не хотелось бы, чтобы мои слова прозвучали оскорбительно, ваше святейшество, но вы доверяете им напрасно, — возразил я. — Ваши люди пытались воспрепятствовать нашему возвращению, и лишь угроза гневом сиятельной Милославы позволила нам вырваться. У нас сложилось впечатление, что именно они и организовали наше похищение.
Папа выглядел уже совсем хмуро и больше не был похож на добродушного дедушку.
— Это очень сильное обвинение, — заметил он. — Надеюсь, вы не делились подобными мыслями со своей матерью?
— Пока нет, ваше святейшество, но мне придётся это сделать. Кем мы будем, если станем утаивать что-то от того, кому обязаны самой своей жизнью?
Папа помрачнел ещё больше.
— Уверяю вас, Арди, вы ошибаетесь, — с нажимом сказал он.
— Ошибка всегда возможна, — согласился я, — людям вообще свойственно ошибаться. Мне и в самом деле трудно себе представить, ваше святейшество, что ваши люди решились на подобное, несмотря на данные вами гарантии нашей безопасности. Однако у нас сложилось именно такое впечатление. Впрочем, зачем нам гадать? Мы можем просто допросить их с эмпатом, и всё разъяснится.
Папа замолчал, что-то обдумывая.
— Возможно, мы так и поступим, — наконец сказал он.
— Я бы хотел присутствовать при допросе, ваше святейшество, — заявил я.
— Это невозможно, — резко ответил папа.
— Это помогло бы нам почувствовать себя в безопасности, — настаивал я. — И увериться, что мы можем положиться на данные нам гарантии.
— Мы в данный момент не располагаем эмпатом для такого допроса.
— Эта проблема решается совсем просто, ваше святейшество, — вежливо возразил я. — Я довольно сильный эмпат и вполне справлюсь с определением искренности ответов.
Папа встал, и я немедленно тоже поднялся со своего стула. Папа подошёл к окну, и заложив руки за спину, долго смотрел на залитый солнечным светом внутренний дворик. Его секретари — или телохранители? — сверлили меня мрачными взглядами, а я молча стоял, ожидая, что будет дальше. Моё поведение трудно было назвать иначе, чем наглым, и папа к таким собеседникам явно не привык, однако ему не оставалось ничего другого, кроме как с этим мириться. Если моя мать соберётся домой из-за того, что гарантии, данные лично папой, оказались недействительными, ущерб для его репутации трудно будет преувеличить. Возможностей же для давления на нас у него нет никаких, и задержать нас он никак не сможет.
Наконец папа пришёл к какому-то решению.
— Если я не ошибаюсь, вы находитесь в родстве с лотарингскими Арди? — спросил он.
— В весьма отдалённом, ваше святейшество, — ответил я. — Моя прабабка принадлежала к боковой ветви рода.
Принадлежала, до того, как вынуждена была бежать в Новгород. На свою беду, она оказалась сильной одарённой, и это стало известно церкви. В наше время смягчившихся нравов костёр ей не грозил, но перспектива заключения в монастырь её тоже не обрадовала. К счастью для неё, да и для нас, её потомков, родственники не стали воспринимать её как сосуд тьмы, а вместо этого помогли уехать и снабдили деньгами и рекомендациями. Вот так и появилась ветвь новгородских Арди. Кстати, я думаю, что мы в обозримом будущем обязательно познакомимся с родственниками — мы не интересовали их, пока были никем, но сейчас они вряд ли станут пренебрегать такой роднёй и скоро непременно должны о себе заявить.
