Непонимание со временем всё усиливалось, пока не дошло до крайнего неприличия — в один из самых острых моментов рыцари убили епископа Дерптского, а клирики в ответ сожгли одного из комтуров
[53] ордена как еретика. Чтобы прекратить эти позорящие церковь безобразия, папе Гонорию VI пришлось издать специальную буллу «Fratello sangue
[54]». После этого враждебность постепенно угасла, и рыцари с клириками в конце концов пришли к неохотному сотрудничеству.
Гюнтер фон Херварт, епископ Дерптский, скорее походил на следователя, чем на духовного пастыря и заботливого наставника. Даже когда он улыбался — а улыбался он нечасто, — глаза у него оставались недоверчиво-пронзительными. Словом, епископ Дерптский выглядел тем, кем он и был, а именно влиятельным феодалом, железной рукой правящим своим феодом. Меня он встретил без особого тепла, даже не пригласив сесть.
— Ваше преосвященство, — поклонился я. — Позвольте представиться: Кеннер Арди, недавно пожалованный его святейшеством баронством Раппин.
— Здравствуйте, молодой человек, — епископ смерил меня холодным взглядом. — Наслышан о вас. Признаться, даже не знаю, как к вам отнестись — с одной стороны, вас рекомендовал его высокопреосвященство кардинал Скорцезе, слово которого немало для меня значит. С другой стороны, о вас весьма дурно отзывается магистр ордена — а он, что ни говори, мой брат во Христе.
— И каким же образом я перешёл дорогу ордену? — изумился я.
— Странный вопрос от человека, который ухитрился облегчить кассу ордена на пятьдесят миллионов пфеннигов, — удивился в ответ епископ. — Брата-казначея от ваших подвигов едва не хватил удар, знаете ли. Мало кто может таким похвастаться — у брата-казначея весьма крепкие нервы.
— Я совершенно потерялся, ваше преосвященство. Возможно, вы меня с кем-то спутали?
— Разве не вы ограбили Айдаса Буткуса на три миллиона русских гривен?
— Три миллиона?? Да ещё и «ограбил»? — я не выдержал, и нарушая все нормы этикета, захохотал.
Епископ нахмурился, а затем в его глазах блеснуло понимание:
— И сколько он заплатил вам на самом деле?
— Один миллион. И разумеется, я его не грабил. Он заплатил виру за то, что имел наглость устроить несколько диверсий на моём предприятии, и не только. Он хорошо у нас порезвился, и миллион за его художества выглядит вовсе не запредельной суммой.
Епископ закхекал, и я не сразу понял, что он так смеётся.
— Не могу дождаться момента, когда я расскажу это магистру. Хочу увидеть его лицо. А ведь я предупреждал и магистра, и брата-казначея, что Буткус ненадёжен. Но брат-казначей заверил, что может его контролировать.
— Позволю себе заметить, ваше преосвященство, что таких, как Буткус, контролировать невозможно. Они считают себя самыми умными, и поэтому всегда будут устраивать какие-то комбинации. Их можно только раз за разом ловить за руку. Буткуса бы и в этот раз не поймали, но кто же мог предвидеть, что папа неожиданно дарует мне баронство, и как раз в Ливонии?
— Согласен с вашей оценкой, барон, — кивнул епископ. — Именно поэтому я и отсоветовал архиепископу доверять Буткусу церковные деньги. Мы нашли более надёжный вариант. А вот брат-казначей убедил магистра, что его старый партнёр Буткус будет хорошим распорядителем орденских вложений.
— Прошу прощения, ваше преосвященство, но если это конфиденциальные сведения, то мне лучше об этом не знать. Хочу напомнить, что я лояльный подданный князя Яромира.
— Яромир, разумеется, знает, что Буткус управляет деньгами ордена, — епископ посмотрел на меня с недоумением. — Это нормальная практика взаимных инвестиций. Новгороду, к примеру, принадлежит одна пятая доля рижского порта. У нас много взаимных связей, и это никакой не секрет. А кстати… — Он встал из своего кресла и, взяв меня под руку, увлёк в дальний угол кабинета, где стоял удобный угловой диван. — Как вы относитесь к тому, чтобы обменяться инвестициями? Это послужило бы прекрасным символом нашей новой связи как вассала и сюзерена.
— К моему глубокому сожалению, ваше преосвященство, — развёл я руками. — Мои предприятия находятся в особом списке, иностранцам запрещено приобретать их акции. Сказать по правде, я не думаю, что князь позволил бы мне продать долю даже подданному. Княжество имеет право приоритетного выкупа, и оно, вне всякого сомнения, им воспользуется.
— Жаль, жаль, — пробормотал епископ. — Небольшая доля завода «Мегафон» замечательно укрепила бы нашу дружбу. Впрочем, мотивы Яромира мне понятны. Ну что же, барон, раз уж выяснилось, что у нас с вами нет повода для конфликта, и мы вполне можем дружить, то думаю, нам с вами стоит говорить откровенно.
— Могу это только приветствовать, ваше преосвященство, — осторожно согласился я.
— Видите ли, барон, награда, которую вам пожаловал его святейшество, она, как бы это сказать, — епископ сделал паузу, подбирая слово, — не совсем однозначна. Проще говоря, ваше баронство, оно с некоторым подвохом.
И с чего я вдруг решил, что у папы всё будет честно? Что-нибудь в таком роде непременно должно было обнаружиться. Удивляться тут совершенно нечему, особенно если вспомнить, что именно католическая церковь породила иезуитов. Вот такие они люди, иначе у них и не бывает.
— И велик ли подвох? — поинтересовался я.
— Немал, — усмехнулся епископ. — Дело в том, что баронство Раппин — выморочное. Последний барон умер бездетным лет десять назад, близких родственников у него не было, так что баронство отошло в ведение папской канцелярии. Его святейшество, однако, присылать нам нового барона не торопился.
— До меня уже несколько лет доходят слухи о предстоящих выборах императора, — заметил я.
— Вы правильно поняли, барон, — улыбнулся епископ. — Мы все уже давно в ожидании новых выборов, так что последние годы его святейшество очень неохотно выпускает из рук бенефиции. Но какой бы ни была причина, суть в том, что баронство уже десять лет без хозяина, да и последний владелец перед смертью делами баронства не занимался. Временный же управляющий в основном ограничивался делами замка и сбором баронского налога.
Я кивал и внимательно слушал, пытаясь при этом угадать, о чём хозяин недоговаривает.
— Вы же слышали про перерожденцев, которые живут в лесах? — продолжал фон Херварт.
— Я знаю, что они существуют, — ответил я, — но это практически всё, что я о них знаю.
— Вот одна такая группа то ли откололась от большого племени, то ли их изгнали, впрочем, это совершенно неважно. Эта группа осела в баронстве, и несколько лет их просто не замечали. Может быть, крестьяне доложили управляющему, а тот не пожелал в это дело влезать. А может, они просто не захотели ему докладывать — сейчас это уже не выяснить. Но за эти несколько лет они сумели оживить свой участок леса, и теперь совершенно непонятно, как их можно оттуда вытеснить.
