* * *
— Не нравятся мне эти казни, — хмуро заметила Ленка.
— Если ты думаешь, что мне нравятся, то ты сильно ошибаешься, — ответил я. — Но иногда приходится делать не то, что нравится, а то, что необходимо делать.
— И что, это настолько необходимо?
— Странный вопрос, — посмотрел я на неё с удивлением. — На наши земли приходит вооружённая группа и начинает стрелять по стражникам — это, по-твоему, нормально? Да если это спустить, то скоро наших людей будут отстреливать, как зайцев. И нас, кстати, тоже — ты не забыла, что они в тебя стреляли?
— Они же не знали, что там я была. Да мне с защитой на самом деле ничего и не грозило.
— А какая разница? Важен факт. Если бы я их помиловал, то люди запомнили бы только то, что в баронессу можно выстрелить, и это сойдёт с рук. И потом в нас стали бы стрелять без колебаний, и нам бы пришлось убить кучу народа, чтобы убедить всех, что так делать всё же не стоит. Надо сразу же и без всяких колебаний устанавливать правила. Самое важное — это первое впечатление, понимаешь?
— Всё равно, я не хочу видеть тебя таким, — упрямо сказала она.
— Что я могу тебе ответить? — вздохнул я. — Я стараюсь этого избегать, но порой это неизбежно.
Мы немного помолчали, думая каждый о своём. Казнь и в самом деле оставила тяжёлое впечатление, но я не представлял, каким образом я мог бы решить эту проблему иначе.
— Слушай, — вдруг вспомнила Ленка, — а что это ты там рассказывал про мою врождённую кротость?
— Мне твой характер нравится, — дипломатично отозвался я. — Даже очень.
— Не уходи от ответа, — потребовала Ленка.
— Вот смотри, — вздохнув, я взялся объяснять ей идею плохого и хорошего полицейского, — если я буду то злым, то добрым, это будет сбивать людей с толку, и ничего хорошего из этого не выйдет. Люди будут плохо меня понимать. Поэтому я безжалостный владетель, который откручивает головы между делом, и с которым шутки плохи. Лишь твой ангельский характер и сдерживает мой лютый нрав, и лишь у тебя можно найти заступничество. Такая вот концепция.
— Ну и зачем нужны такие сложности?
— Ты обратила внимание на старост? — вместо ответа спросил я. — Заметила, что примерно четверть из них уже успела отправить подать не нам? Там у них всё на физиономиях было написано.
— И какая связь? — не поняла Ленка.
— Леппянен был наказан не за то, что подать не туда отправил, а за то, что сделал это демонстративно, и ещё об этом объявил во всеуслышание, чтобы всё баронство знало. Остальных так наказывать нельзя, потому что они просто сделали то, что до этого делали годами. Значит, их надо как-то прощать, но как это сделать? Я им неуплаченную подать простить не могу, потому что тогда все поймут, что сердце у меня доброе, и можно подать не платить, и вообще. В результате дело обязательно кончится виселицей, когда народ окончательно обнаглеет. Люди же всегда злоупотребляют хорошим отношением.
— И как это решить? — заинтересовалась Ленка.
— Они придут к тебе и будут умолять, и ты своей кротостью смягчишь моё жестокое сердце. Я их не прощу, разумеется, но разрешу отработать на постройке опорных пунктов, а остаток заплатить с хорошей рассрочкой. В результате я по-прежнему останусь суровым бароном, с которым шутки плохи, а ты будешь заступницей народной.
— Думаешь, это сработает? — с заметным скепсисом спросила Ленка.
— Конечно, сработает, — засмеялся я. — Это всегда работает.
Глава 20
Машина по невысокому, практически незаметному подъёму взбиралась на Домскую гору. У местных, похоже, какая-то нездоровая страсть к преувеличениям — нужно иметь очень развитое воображение, чтобы назвать этот бугор горой. Однако я теперь тоже вроде как местный… может, и мне что-нибудь этакое отчудить? Подберу какую-нибудь кочку, назову Пиком Феодализма, буду туда туристов-альпинистов водить. «Да, вот такие у нас в Ливонии горы, а вы что-то другое ожидали увидеть?»
Подъём был недолог; миновав широко распахнутые массивные ворота, машина въехала во двор епископского замка, и я поморщился от тряски на неровном булыжнике, с которой рессоры дорогого самобега совершенно не справлялись.
В отличие от игрушечных баронских замков, резиденция епископа и в самом деле была серьёзным сооружением. Заметно поменьше Московского Кремля из того мира, но изрядно побольше, чем наш Новгородский Детинец. Хотя это и неудивительно — в отличие от Детинца, который не видел ни одной осады, Дерптскому замку пришлось немало повоевать, а один раз его даже полностью разрушили. Но затем восстановили, и новый замок стал ещё лучше и больше прежнего.
Обогнув центральную площадь, самобег мягко подкатил к парадному подъезду резиденции. Я уже собрался вылезти из машины, как меня неожиданно окликнул водитель:
— Господин…
— Да, Демид? — с лёгким удивлением отозвался я.
— Вдруг вам пригодится… — нерешительно начал он. — Вон тот самобег слева — это аббатисы Ольденторнской, я его с прошлого раза запомнил.
— Да, это интересная деталь, спасибо, Демид.
Значит, мать Тереза тоже здесь. Ну что же, вот и прояснилась причина вызова к епископу. Только ведь и мне есть что им сказать… Я не торопясь поднимался по широкой лестнице на второй этаж, обдумывая свою тактику в предстоящем разбирательстве.
— Здравствуйте, отец Альберто, — поздоровался я с Альберто Санчесом, секретарём епископа. — Я прибыл по вызову его преосвященства.
— Здравствуйте, барон, — отозвался Санчес. — Его преосвященство вас ожидает. Присядьте на минуту, я выясню, готов ли он вас принять.
Он встал из-за стола, зашёл в кабинет епископа и тут же вышел обратно, приглашая меня войти.
Компания у епископа собралась довольно примечательная.
— Здравствуйте, ваше преосвященство, — поклонился я фон Херварту. — Моё почтение, преподобная, как удачно, что вы сюда заглянули.
Аббатиса вместо ответного приветствия поджала губы.
— Здравствуйте, отец Доминик, вот уж неожиданная встреча, — продолжал я. — Не стану заявлять, что рад вас видеть, это было бы неправдой.
— Здравствуйте, Арди, — неохотно ответил Верде.
— Вижу, что вы по-прежнему не дружите с вежливостью, преподобный, — огорчился я. — Впрочем, по сравнению с матерью Терезой вы просто образец галантности, так что будем рады и этому.
Епископ поморщился.
— Барон, давайте не будем затевать тут ссору. Вы догадываетесь, зачем я вас пригласил?
— Не имею ни малейшего представления, ваше преосвященство, — ответил я. — Но я приехал сюда прежде всего для того, чтобы подать жалобу на преподобную мать Терезу.
— Какая ещё жалоба?! — вскинулась аббатиса. — На что вы вообще можете жаловаться?!
