– Послушай, конечно, я совсем не тот, кого ты ищешь, но, может, хватит всякий раз напоминать мне об этом?
– Я… это… – Похоже, он действительно смутился. – Я не это имел в виду. Я хотел сказать, что и не рассчитывал, будто ты окажешься не таким, каков есть на самом деле, а другим.
– Каким это другим? Более-менее надежным и вменяемым?
– Легкомысленным и заурядным.
Я удивленно уставился на него. Вполне возможно, что в эту минуту я даже непроизвольно открыл рот.
– Люсьен, – продолжал он, – я понимаю, что мы с тобой не друзья и что, возможно, совсем не подходим друг другу. Что, будь у тебя возможность, ты выбрал бы не меня, а кого-то другого. Но, – он смущенно заерзал, – мы согласились на время связать наши жизни, однако у меня ничего не получится, если ты не будешь откровенен со мной.
– У моего отца рак, – выпалил я.
Оливер посмотрел на меня так, как мне бы тоже хотелось смотреть на человека, который признался бы, что у его отца рак, только у меня все равно ничего подобного бы не вышло.
– Прости. Разумеется, ты должен был находиться с ним. Почему же ты с самого начала мне об этом не сказал?
– Потому что я сам не знал. Мама позвонила и сказала, что случилось нечто важное. Я поверил ей, так как… я всегда ей верю. А тебе я ничего не сказал, потому что думал, ты будешь считать меня странным.
– С чего ты взял, что мне покажется странной твоя любовь к матери?
– Не знаю. Я всегда боюсь, что меня примут за какого-нибудь Нормана Бейтса
[23].
Его теплая рука опустилась мне на колено. Наверное, мне стоило убрать ее оттуда, но я не видел на то причин.
– Это очень мило с твоей стороны. И я ценю твою честность.
– Спасибо, я… спасибо. – Да, с Оливером, который пытался поддержать меня, было намного сложнее иметь дело, чем с Оливером, который на меня сердился.
– Ничего, если я спрошу тебя об отце? Я могу чем-нибудь помочь?
– Да, но будет лучше, если ты не станешь спрашивать меня об отце.
Он с сочувствием слегка постучал меня по колену – у меня этот жест никогда не получался, вечно в нем таилась какая-то скрытая издевка.
– Я понимаю. Это ваши семейные дела, и мне не стоит вмешиваться.
Я видел, что он не пытался пристыдить меня. И все равно мне стало стыдно.
– Дело не в этом. Я просто ненавижу этого ушлепка.
– Понятно. То есть… – он удивленно моргнул, – ничего не понятно. Он же твой отец, и у него рак.
– А еще он бросил нас с мамой. Ты же наверняка об этом знаешь.
– О чем?
– Об Одиллии О’Доннелл и Джоне Флеминге. Большая страсть, бурное расставание, маленький ребенок. Ты не читаешь газет? И Бридж тебе ничего не рассказывала?
– Я знаю, что ты имеешь какое-то отношение к знаменитостям. Но для меня это не очень важно.
С минуту мы сидели молча. Одному богу известно, что в тот момент творилось в моей голове. Я был совершенно сбит с толку. Я всегда терпеть не мог людей, которые считали, будто они знают меня только потому, что где-то прочитали обо мне, посмотрели передачу или послушали подкаст, но к этому я уже привык. Причем настолько привык, что теперь, когда я сам рассказывал другому человеку о своей жизни, мне стало немного страшно.
– Я даже не знаю, – сказал я, наконец, – что это: великодушие или равнодушие с твоей стороны.
– Я же притворяюсь, будто встречаюсь с тобой. А не с твоими родителями.
Я пожал плечами.
– Большинство считает, что самое интересное во мне – это мои родители.
– Возможно, ты просто не позволяешь им получше узнать тебя.
– Когда в последний раз кое-кто узнал меня получше… а, забудь. – Я ни за что не стану вспоминать об этом. Только не сегодня. Да и вообще никогда не стану. Я судорожно вздохнул. – Дело в том, что мой отец – урод, который обращался с моей мамой как с дерьмом, а теперь, когда он решил вернуться на сцену, ведет себя, словно ничего такого не случилось, только все это вранье, и меня это порядком задолбало.
Оливер наморщил лоб.
– Теперь я понимаю, как все это непросто. Но если он действительно может умереть, то, наверное, тебе нужно хорошо все обдумать и не принимать поспешных решений, которые ты уже не в силах будешь изменить.
– И что все это значит?
– Если случится самое ужасное, впоследствии ты можешь пожалеть о том, что не дал ему шанса, но будет уже поздно.
– А что, если я готов пойти на такой риск?
– Это твое право.
– Ты будешь хуже думать обо мне? – Я откашлялся. – Хотя, казалось бы, о таком, как я, хуже думать просто невозможно.
– Я не думаю о тебе плохо, Люсьен.
– Но ты ведь считал меня самолюбивым засранцем, который отменяет свидания ради развлечения.
В этот момент его щеки слегка порозовели.
– Прости. Я был расстроен и несправедлив к тебе. Но в свою защиту скажу: как, по-твоему, я должен был вычислить, что твой поступок стал результатом загадочного звонка от твоей матери – живущей в затворничестве рок-иконы прошлого – и известия о том, что оставивший тебя отец, который опять оказался в центре внимания и вызывает у тебя лишь жгучую ненависть, болен неизлечимой болезнью?
– Совет от профи: либо ты извиняешься, либо оправдываешься. Не делай этого одновременно.
– Ты прав. – Оливер немного наклонился ко мне, и его дыхание защекотало мне щеку. – Прости, если обидел.
Мне нужно было лишь немного наклониться вперед, чтобы поцеловать его. И я едва этого не сделал, потому что от нашей беседы во мне пробудились разные чувства и воспоминания, в том числе и довольно тяжелые, которыми я не мог поделиться даже со своими друзьями. Но ведь он ясно дал понять, что ни о каких поцелуях не могло быть и речи, поэтому мне пришлось сказать:
– И ты меня прости, что я тебя обидел.
Мы оба долго молчали и в смущении сидели на разных концах дивана, стараясь не нарушить личного пространства друг друга.
– Неужели у нас все так плохо? – спросил я. – Мы встречаемся всего три дня, и уже едва не разорвали наши фиктивные отношения?
– Да. Но именно потому что они фиктивные, мы легко преодолели все разногласия, вновь воссоединились в нашем фиктивном партнерстве и, я надеюсь, это придаст нам сил. Пусть даже и фиктивных.
Я рассмеялся. Так странно было слышать это от Оливера Блэквуда – самого большого зануды во Вселенной.
– Знаешь, я бы с удовольствием съел сейчас с тобой бранч.
