– Рад слышать, что ты вот так сразу встаешь на его сторону. И между прочим, нет. Я занимался своими делами, а тут ворвался этот старый хрыч и…
– Алекс, мой мальчик, – проревел старый хрыч, материализовавшись у меня за спиной, словно маньяк в фильмах ужасов, – как поживает твой старикан?
– Грех жаловаться, Рэнди. Грех жаловаться.
– Мне очень понравилась его речь в палате лордов про… о чем он там говорил…
– О барсуках?
– Да нет же, не о барсуках. О другом. Об этих, как их… иммигрантах.
– Ах да. Отца волнуют такие темы. Ой… – спохватился вдруг Алекс, – кстати, я ведь должен вас представить. Вы, конечно, помните Клару?
– Разумеется. У меня отличная память на лица.
– А это мои друзья Люк и Оливер.
Его глаза, как лазерные лучи, казалось, готовы были пронзить нас насквозь, так что я весь скукожился на своем стуле.
– Очень приятно. Друзья Тводдла и мои друзья тоже. Но должен предупредить вас, держитесь подальше от уборной – там прячется безумный ирландец, который набрасывается на людей.
– Вообще-то, ваша честь, – сказал Оливер своим привычным деловым тоном опытного юриста, – мы с вами встречались. В прошлом месяце я участвовал в одном из процессов, который вы вели.
– Чушь! У меня отличная память на лица. И я понятия не имею, кто вы. – Он сделал паузу. – Но, – судья вдруг оживился, – мы засудили того мерзавца?
– Я был адвокатом защиты, ваша честь, и в том конкретном случае моя защита была успешной.
Судья с хмурым видом посмотрел на Оливера, который встретил его взгляд со сдержанным спокойствием.
– Мда, но, что поделаешь, всех их все равно не переловишь. Желаю вам хорошо отобедать. Увидимся во время инвентаризации лебедей
[41], Алекс, а может, и раньше.
И с этими словами Достопочтенный расист заковылял прочь.
– Послушай, – заметил Алекс, – похоже, что Рэнди встретил того же странного человека, что и ты. Как думаешь, может, сюда пробрался какой-нибудь чужак? Наверное, стоит сообщить об этом?
– Мне кажется, – предположил Оливер, – в этом нет необходимости.
– Вы так думаете? Бдительность никогда не бывает лишней.
– Я не сомневаюсь, что судья Мейхью сам разобрался с этим негодником.
Алекс нежно улыбнулся.
– Правда, он ужасно сварливый старикашка?
– Можно и так сказать.
Ненадолго установилась тишина, которую Оливер нарушил вопросом, не пора ли нам перейти к десертам.
– Я заметил, – продолжил он, – в меню фруктовый рулет. Всегда любил его.
Алекс подскочил на своем стуле, как плохо выдрессированный бигль.
– А я обожаю пудинг с изюмом! Толстый, плотный, с пылу с жару, политый заварным кремом. Французы называют его «английским»!
Я все еще слишком сильно переживал из-за Оливера, но это не мешало мне время от времени украдкой поглядывать на него. Разумеется, он ни разу не посмотрел на меня, как будто боялся, что умрет из-за этого со смеху в столовой, названной в честь мертвого члена партии тори.
– Знаете, – спаси меня господи, как же мерцали его рассудительные глаза, – звучит очень здорово.
Лицо Миффи приобрело мечтательный вид.
– Я тут подумала и поняла, что хочу тарт.
Они это специально? Нет, они точно нарочно так себя вели.
Как бы там ни было, дальше завязался разговор о пудингах, с обменом забавными историями из детства и спорами о том, как лучше оформлять верх пирога: выкладывать слой теста или посыпать тертой крошкой. И этот разговор казался бесконечным. Но, по крайней мере, они беседовали на тему – точнее, эту тему предложил им Оливер, – с которой я был хоть немного знаком. И если бы я не был таким отвратительным типом, то высказал бы свое невероятно ценное мнение о том, в какой последовательности класть джем и крем на булочку. (Сначала джем, потом – крем.) К сожалению, я ничего такого не сделал и предпочел сидеть молча, стараясь не увязнуть окончательно в своем перевернутом пироге с ананасами.
Мы доели десерты, и я уже с облегчением вздохнул, надеясь, что вечер подошел к концу, но появился один из Джеймсов и принес сыр, потом – кофе, затем – бренди и, наконец, сигары. К тому времени все уже утомились от разговоров про пудинги, но Оливер упрямо старался вывести беседу на общедоступные темы. Я был уверен, что он хотел как лучше и даже после тех моих выпадов надеялся, что я снова включусь в общий разговор.
Но из-за всех этих историй с отцом, работой, судьей Мейхью и других моих сегодняшних проколов у меня просто не хватило сил отблагодарить его за это.
Глава 18
Через восемьдесят семь тысяч пятьсот шестьдесят четыре миллиарда часов нам, наконец-то, было позволено покинуть клуб «Кадваладар». Вечер прошел настолько ужасно, что я мечтал поскорее сесть в такси, тихонько доехать до дома, забраться под одеяло и сдохнуть. Но ведь все это было устроено только для того, чтобы меня смогли заснять среди представителей высшего света. А значит, едва мы вышли на улицу, как нас тут же окружила целая толпа из самых отборных папарацци и самых низкосортных журналистов.
Многочисленные вспышки фотокамер ослепили меня, и я замер на месте. Обычно у фотографов, желавших меня заснять, хватало приличия молча держаться поодаль, чтобы осторожненько запечатлеть, как я трахался с кем-нибудь за мусорным баком или блевал на парковке такси. Но здесь был совсем другой уровень внимания. Хотя, честно говоря, прежний мне тоже не особенно нравился.
– Кто на вас сейчас? – раздался чей-то голос в толпе.
Ясно. Они явно обращались не ко мне. Про мою одежду уместнее было спросить «что», а не «кто».
Миффи откинула назад волосы и принялась быстро говорить что-то непонятное – вероятно, перечисляя имена дизайнеров.
Все в порядке. Со мной не происходило ничего страшного. Мне только и нужно было, что делать вид, будто я принадлежу к этому милому миру, где с милыми людьми происходят милые вещи. Интересно, это будет очень трудно?
– Вы уже назначили дату?
– На восемнадцатое.
Расслабься. Но не до состояния расхлябанности. Улыбайся. Но не слишком сильно. Я пытался напомнить себе, что журналисты похожи на тираннозавров. Они обращали внимание только на то, что движется.
– Восемнадцатое чего?
– Да, – сказала Миффи.
Они что, подошли поближе? Я был уверен, что журналисты приблизились к нам. Мне стало тяжело дышать. Они ведь уже сделали достаточно снимков со мной? Похоже, создавать хороший публичный образ в прессе оказалось еще сложнее, чем плохой. По крайней мере в моем случае. Ведь меня еще ни разу не загоняли в угол и не кричали на меня.
