Прошло еще какое-то время.
– Оливер, – сказал я.
– Да, Люсьен? – на этот раз в его голосе слышалось легкое раздражение.
– Я просто… не понимаю, почему тебе так важно? Что я подумаю?
Кровать слегка сдвинулась с места, когда он перевернулся на бок, и я вдруг понял, как близко друг к другу мы лежим.
– А почему меня это не должно волновать?
– Потому что ты этот… как его, невероятный юрист с фигурой модели, рекламирующей плавки.
– Что, прости?
– Это такая метафора. То есть то, что ты юрист, это не метафора, а твоя работа. Черт. Я просто хотел сказать, что с точки зрения общепризнанных стандартов ты успешен и прекрасно выглядишь. К тому же ты хороший человек. А я… нет.
– Ты не плохой человек. Отчасти потому что совсем уж плохих людей не бывает, а отчасти…
– Погоди, а как же убийцы?
– Большинство убийц совершают только одно убийство и либо раскаиваются в этом до конца своих дней, либо у них есть серьезные основания для такого поступка, так что даже к ним можно проникнуться сочувствием. Когда начинаешь работать барристером, то первым делом приходишь к выводу, что дурные поступки совершают не только дурные люди.
Понимаю, в моих словах наверняка звучало нечто вроде мазохистского раскаяния за то, что я назвал его занудой, но я все равно не сдержался и сказал:
– Ты такой сексуальный, когда пускаешься во все эти идеалистические рассуждения.
– Я всегда сексуален, Люсьен. Ты же сам сказал, что я похож на модель, рекламирующую плавки.
Блин. Нет. Помогите. Теперь он рассмешил меня.
– И между прочим, – продолжал он, – тебе тоже не стоит переживать из-за своей, – он нервно заерзал, и я пожалел, что в темноте не мог рассмотреть его лица, так как Оливер казался мне особенно очаровательным, когда не знал, что ему сказать, – своей привлекательности.
– Ты удивишься, в чем еще я сомневаюсь. – Вот именно поэтому лучше бы мы все-таки занялись сексом. После секса ты так устаешь, что у тебя не остается сил спрашивать про всякую чушь личного характера в три часа ночи. – Когда ты воспринимаешь себя через призму всего, что пишет о тебе желтая пресса, очень сложно поверить во что-то еще.
Я почувствовал легкое колебание воздуха около моего лица, как будто Оливер протянул ко мне руку, но затем передумал.
– Люсьен, ты красивый. И я всегда так считал. Ты мне напоминаешь один из автопортретов Роберта Мэпплторпа
[43]. Кхм, – я буквально услышал, как он покраснел, – разумеется, не тот, где он вставил себе кнут в анус.
Кажется, Оливер Блэквуд только что назвал меня красивым. Хотя я не был в этом уверен. Я должен был реагировать как спокойный и рассудительный взрослый человек.
– Совет профессионала: когда хочешь сказать кому-нибудь комплимент, избегай слова «анус».
Он засмеялся.
– Я приму это к сведению. Нет, правда, давай спать. Нам обоим завтра на работу.
– Ты же видел Алекса. У нас в офисе не самые строгие правила.
– Скажи, почему ты не даешь мне спать?
– Я-я… не знаю. – Он был прав. Я вел себя странно. Но почему я так себя вел? – Ты правда считаешь меня красивым?
– В данный момент ты надоедливый. Но в общем да, считаю.
– Я до сих пор не отблагодарил тебя за то, что ты спас меня от репортеров.
Он вздохнул, и его дыхание согрело одеяло, которым мы оба накрывались.
– Лучшей благодарностью для меня стало бы сейчас твое молчание.
– Прости… я… мм… извини.
Я перевернулся на один бок, потом – на другой, затем – на спину. И наконец опять на тот бок, с которого начал.
– Люсьен, – прогремел в темноте голос Оливера. – Иди сюда.
– Что? Зачем? Куда идти?
– Забудь. Я уже тут. – А затем Оливер обнял меня: сильные руки, гладкая кожа и биение его сердца у меня за спиной. – Все в порядке.
Я лежал неподвижно, не зная, чего мне хочется больше: броситься с криками к двери или просто… растаять в его объятиях.
– Ээ, а что происходит?
– Ты сейчас заснешь.
Нет, это мне точно не помогло бы. Это было уже слишком. Перебор.
Тем не менее Оливер оказался прав и его объятия помогли мне уснуть.
Глава 20
– Послушай, – сказал я на следующий день Алексу, – я правда хочу извиниться, потому что вчера вел себя как конченый эгоист.
Он выжидающе посмотрел на меня:
– И?
– Ну… я должен быть добрее к тебе.
– И?
– И… – Похоже, он серьезно обиделся и решил не спускать мне это с рук. – …Я плохой друг и ужасный коллега?
– Ох. – Он нахмурился. – Боюсь, я ничего не понял. Та шутка про поездку в Уэльс была не смешной, но в ней был хоть какой-то смысл.
– Я не шутил, Алекс. Я пытался извиниться за вчерашний вечер. Возможно, слова «извиниться» и «вчерашний вечер» тебе что-нибудь подскажут?
– А, ты об этом? Не переживай, старина. Если честно, то я сам виноват. Я должен был сразу обо всем сказать. Но мы не заказывали рыбу, поэтому нет ничего ужасного в том, что ты не воспользовался рыбной вилкой.
Я решил сдаться и не спорить.
– Ладно. Замечательно. Значит, мы во всем разобрались. Извини за рыбную вилку.
– С кем не бывает. Знаешь, однажды, когда я сидел за столом для почетных гостей, я отвлекся и попытался есть салатной вилкой запеченные овощи. Все так надо мной смеялись.
– Надо же. Да. Я только представил себе это, а мне уже стало смешно.
– Правда? У нее ведь зубья совсем другой длины.
– Зубья, – сказал я доверительным тоном, с которым редко обращался к Алексу, – бывают разные.
Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом.
– Да, наверное. Именно поэтому в перерывах между подачами блюд вилки тоже меняют.
Вернувшись за свой стол, я приступил к довольно неприятному утреннему ритуалу: пил кофе, переживал из-за потери очередных спонсоров, изучал колонки со светскими новостями и скандалами. Моих фоток там почти не было. И не потому, что я прятался за Оливером. Большинство статей были посвящены Миффи: что она носила, где бывала, когда они с Алексом собирались пожениться. Мы с Оливером были упомянуты лишь вскользь как сопровождающие лица, хотя стажеру одной из газет удалось разузнать имя дизайнера, пальто от которого было на Оливере. И знаете, мне больше нравилось, когда в прессе освещалось, что на людях было надето, а не то, чем они занимались. Обо мне даже упомянули в журнале «Лошади и гончие», хотя я не был ни тем, ни другим.
