– Извините. Извините. – Он сделал жест, который Джеймс Ройс-Ройс называл «покаянным». – Они ко мне. Джеральдина, ты не возражаешь, если они посидят здесь?
– Ладно. – Она бросила на нас злобный взгляд. – Только не шумите и ничего тут не трогайте.
– Ну вот, – тихо вздохнул я, – а я как раз собирался начать кричать и лизать мебель.
Джон Флеминг посмотрел на меня глазами, полными искреннего раскаяния, хотя я был уверен, что на самом деле в нем не было ни искренности, ни раскаяния.
– Люк, мы с тобой вскоре пообщаемся. Я понимаю, ты не ожидал такого.
– На самом деле чего-то подобного я как раз и ожидал. Не торопись, мы подождем.
Ждать пришлось пять долбаных часов.
Почти все это время он учил Лео из Биллекрея исполнять проникновенную акустическую версию песни «Молодая и красивая»
[61]. Они сидели на большом и уютном диване: Лео из Биллекрея держал на коленях гитару так, словно это был умирающий ягненок, а отец внимательно смотрел на него, словно хотел сказать: «Я верю в тебя, сынок».
Я не особенно разбираюсь в музыке, но отец явно хорошо знал свое дело. Его советы по технике исполнения были обстоятельными и не назойливыми, он не скупился на похвалу и поддержку, которую ты будешь ценить всю свою жизнь. И наверняка на экране все это смотрелось бы замечательно. В один из моментов отец даже показал Лео из Биллекрея, как лучше ставить пальцы для перехода между аккордами.
Затем нам пришлось выйти из зала, чтобы Лео из Биллекрея смог сесть напротив камина и рассказать на камеру о том, каким мой отец был замечательным и насколько важными для него стали их взаимоотношения. Причем понадобилось несколько дублей, так как его все время просили продемонстрировать как можно больше эмоций, и в конце парень уже готов был расплакаться то ли от осознания важности этого момента, то ли из-за того, что он весь день просидел под горячими софитами, ничего не ел и не пил, а разные люди все время кричали на него. Мне сложно было сказать. А может, и не сложно. Просто мне было все равно.
Пока они убирали аппаратуру – или не знаю, как там это называется на сленге телевизионщиков, – я потихоньку выскользнул на улицу и украл у телеканала печеный картофель. Впрочем, лучше мне от этого не стало. В конце концов, мы с Оливером, Джоном Флемингом и украденным печеным картофелем расположились за кухонным столом в довольно напряженной обстановке.
– Итак, – сказал я, – ты все время был занят съемками, и мне не удалось представить тебе моего парня.
– Я – Оливер Блэквуд. – Оливер протянул ему руку, и отец крепко пожал ее. – Рад знакомству.
Джон Флеминг медленно кивнул, словно всем своим видом хотел сказать: «Я оценил тебя и нашел достойным».
– Оливер, я ряд, что вы приехали. Я рад, что вы оба приехали.
– Что ж, – я махнул рукой, словно хотел послать его куда подальше, но не опустился до того, чтобы показывать средний палец, – все это, конечно, мило, но скоро нам пора уже уезжать.
– Если хотите, можете заночевать здесь. Разместитесь в пристройке. Вам никто не помешает.
В глубине души мне очень хотелось сказать да, ведь было очевидно, что он рассчитывал на мой отказ.
– Нам завтра на работу.
– Может, тогда как-нибудь в другой раз?
– В какой еще другой раз? Мы арендовали машину, чтобы приехать сюда, и целый день смотрели, как ты снимал свое дерьмовое телешоу!
Его взгляд был мрачным и полным сожаления – когда ты лысый мужчина семидесяти с лишним лет и харизмы у тебя явно больше, чем совести, то изобразить такой взгляд не составляет труда.
– Я не этого хотел. Простите, что моя работа помешала нам.
– А чего ты хотел? – Я надел картофелину на свою деревянную вилколожку. – Какие у тебя были планы?
– Люк, дело не в планах. Я просто подумал, что будет неплохо провести немного времени вместе в этом доме. Мне всегда хотелось поделиться с тобой всем этим.
– Я… даже не знаю, что сказать. За всю мою жизнь Джон Флеминг ничегошеньки мне не дал. И вдруг он захотел поделиться со мной… но чем? Ланкаширом?
– В этих местах очень красиво, – предположил Оливер. Боже, он все время старался разрядить обстановку. Просто каждый раз.
– Так и есть. Но речь не только об этом. А еще и о корнях. О том, откуда родом я. Откуда родом ты.
Ну ладно. Теперь я хотя бы знал, что мне сказать.
– Я родом из деревни рядом с Эпсомом. Там меня воспитала мама, которая не бросила меня.
Джон Флеминг даже не поморщился.
– Я знаю, как тебе недоставало меня, и понимаю, насколько я был не прав, что не поддерживал тебя. Но прошлого не изменить. Однако сейчас я хотел бы поступить по совести.
– Ты… – я так расстроился, что решил больше не сдерживаться, – ты хотя бы сожалеешь?
Он почесал подбородок.
– Я думаю, что сожаление – это слишком простой выход. Я сделал свой выбор и вынужден жить с ним.
– Угу, такой ответ скорее напоминает «нет».
– А если бы я сказал да, это изменило бы что-нибудь?
– Я даже не знаю. – Я сделал вид, будто размышляю над ответом. – Возможно, тогда я не считал бы тебя таким уж конченым мерзавцем.
– Люсьен… – Пальцы Оливера коснулись моего запястья.
– Ты можешь думать обо мне все что хочешь, – сказал Джон Флеминг. – Ты имеешь на это полное право.
Внутри меня словно распирало от чего-то горячего и горького, как будто я сейчас собирался закричать или меня должно было вырвать. Проблема заключалась в том, что он вел себя так рассудительно. Но за всей этой рассудительностью скрывалось абсолютное равнодушие.
– Но ведь я вроде как твой сын. Неужели тебя не волнует, как я к тебе отношусь?
– Конечно, волнует. Но я уже давно понял, что чувства других людей невозможно контролировать.
Печеный картофель больше не давал мне защиты. Я оттолкнул тарелку в сторону и закрыл лицо руками.
– Мистер Флеминг, при всем моем к вам уважении, – обратился к нему Оливер одновременно спокойным и твердым тоном, – но мне кажется, ошибочно применять одни и те же правила к журнальным обозревателям и членам своей семьи.
– Я не это хотел сказать. – Похоже, Джон Флеминг был не большим любителем трудностей. – Люк – взрослый мужчина. Я не буду предпринимать попыток изменить его мнение по какому бы то ни было поводу, особенно в отношении меня.
Я почувствовал, как напрягся сидевший рядом со мной Оливер.
– Я не имею, возможно, права говорить так, – пробормотал он, – но подобная позиция намекает на то, что вы пытаетесь уйти от ответственности и не желаете понять, как ваши действия могут повлиять на жизнь других людей.
