Я никогда не забуду, как он посмотрел на меня своими внимательными зелено-голубыми глазами, которые почти десять лет назад называли «призывными», и эти глаза были одновременно полны надежды, страха и подозрения. «Вот человек, – подумал я, – который знает, что такое быть никем. Но до того момента я еще не понимал, какой тяжелой может быть эта ноша. Возможно, я скажу банальность, но в двадцать первом веке слава заняла место религии, различные Бейонси и Бранджелины заполняют собой те пустоты, где когда-то царили боги и герои античности. И, как это часто бывает с клише, в них заключены лишь частички правды. Древние боги были безжалостными. На каждого Тесея, убившего Минотавра и вернувшегося домой с триумфом, приходилась своя Ариадна, оставленная на острове Наксос, и свой Эгей, бросившийся со скалы в море при виде черного паруса».
По-прежнему ничего страшного. Да так и должно быть. Набор пустых слов. Самовлюбленный треп. Вот только он говорил про мои глаза. Будь они неладны.
«В другой жизни мы с Люком О’Доннеллом могли бы даже поладить. Я довольно быстро понял, что он из себя представляет. Я увидел человека, чей бескрайний потенциал был заперт в лабиринте, названия которого он не знал. Время от времени я ловлю себя на мысли о том, сколько десятков тысяч таких, как он, живет в этом мире, – эти цифры ничего не значат для планеты, населенной миллиардами, но все равно производят внушительное впечатление. И вот все эти люди бредут по земле, ослепленные отраженным светом чужой славы, не зная, в каком направлении им двигаться и кому довериться, неся на себе бремя проклятия и благословения, полученное от божеств нашей цифровой эры и ставшее для них чем-то вроде прикосновения Мидаса.
Недавно я прочитал, что у него кто-то появился, что он пытается вернуться к нормальной жизни. Но чем больше я об этом думаю, тем меньше верю в то, что такая нормальная жизнь для него вообще возможна. Я надеюсь, что заблуждаюсь. Я надеюсь, что он счастлив. Но когда мне попадаются упоминания о нем в прессе, я вспоминаю эти странные затравленные глаза, и сомнения закрадываются в душу».
Я аккуратно положил зубную щетку на край ванны. Затем опустился на холодный пол, прижался спиной к двери и подтянул колени к груди.
Глава 31
– Люсьен? Все в порядке? – Оливер продолжил вежливо стучать в дверь ванной. Я уже не помнил, когда он начал это делать.
Я вытер глаза рукавом своей футболки.
– Все замечательно.
– Точно? Ты что-то долго там сидишь.
– Я же сказал, все отлично.
За дверью раздалось смущенное покашливание.
– Я не хочу тебе мешать, но мне немного беспокойно. Ты не заболел?
– Нет. Если бы я заболел, то сказал бы. Раз я говорю, что у меня все отлично, значит, так оно и есть.
– Но по твоему голосу я бы этого не сказал, – на редкость терпеливым и спокойным тоном заметил Оливер. – И если честно, мне кажется, ты поступаешь не очень хорошо.
– Ну вот так вот я себя веду.
Затем послышался тихий глухой удар, как будто он стукнулся головой о дверь.
– Я не хочу с тобой спорить, просто… я знаю, что сегодня произошло много событий, и если тебя что-то расстраивает, ты можешь поделиться этим со мной.
Послышался еще один удар, на этот раз громче – я стукнулся затылком о дверь сильнее, чем ожидал. Внезапная боль как будто помогла мне все прояснить. Хотя, возможно, я заблуждался.
– Я знаю, Оливер, но мы с тобой и так слишком много разговаривали.
– Если ты про сегодняшний вечер, то я… я даже не знаю, что сказать. Мне нравится, что между нами возникла какая-то связь… нравится осознавать, что я имею для тебя какое-то значение, и мне кажется, что нам с тобой не стоит ни о чем сожалеть.
– Не стоит сожалеть или просто не сожалеть – это не одно и то же.
– Ты прав. Ни ты, ни я не можем быть уверены в том, что лет пять спустя мы не решим, что это была самая ужасная идея, какая когда-нибудь приходила в наши головы. Но даже если мне потом придется жить с этим, я готов рискнуть.
Я бесцельно ковырял цемент между плитками на полу ванной.
– Просто когда ты о чем-нибудь сожалеешь, ты делаешь это в одиночестве у себя дома за чашкой чая и бутылкой джина. А когда мне приходится о чем-то сожалеть, это обычно появляется на восьмой странице Daily Mirror.
– Люсьен, я понимаю, как тебя это тревожит, но…
– Это не просто долбаная тревога. Это моя жизнь. – Мой ноготь зацепился за плитку, и от него оторвался кусок. Тут же по краю ногтя полумесяцем собралась кровь. – Ты не знаешь, каково это. Каждая глупость, которую я совершал. Каждый раз, когда меня обманывали. Когда меня использовали. Когда я проявлял малейшую слабость. Это никогда не закончится. И все будут об этом узнавать. И речь не про какую-нибудь серьезную статью, которую будешь долго и вдумчиво читать. Нет, ты пробежишь глазами эту заметку мельком в метро через чье-нибудь плечо. Или увидишь заголовок в газете, которую не станешь покупать. Или пролистаешь в ленте на своем телефоне, пока сидишь в туалете.
Оливер долго молчал, а потом спросил:
– Что случилось?
– Случился ты, – бросил я. – Ты появился в моей жизни и заставил поверить в то, что все может быть иначе. Но иначе уже не будет.
И снова долгая пауза.
– Мне жаль, что ты так считаешь. И все же, что бы там ни произошло, как я понимаю, это связано не только со мной.
– Возможно. Но я сейчас могу обратиться только к тебе.
– И ты предпочитаешь общаться со мной через дверь ванной?
– Я хочу сказать, что ничего не выйдет. Я оказался неспособным даже на фиктивные отношения.
– Если ты собираешься бросить меня, Люсьен, – голос Оливера стал очень, очень холодным, – можешь хотя бы сказать мне это в лицо, а не через кусок фанеры в два фута толщиной?
Я уткнулся лицом в колени и точно не собирался плакать.
– Прости. Но иначе не выйдет. Я же предупреждал тебя.
– Предупреждал, но я надеялся, что ты отнесешься ко мне с большим уважением.
– Нет. Я полный засранец. А теперь выметайся из моей квартиры.
Послышался тихий звук, как будто Оливер попытался дернуть ручку двери, но затем передумал.
– Люьсен, я… пожалуйста, не надо так.
– Проваливай, Оливер!
Он ничего не ответил. Сидя в своей белой керамической камере, я слышал, как он одевался, затем его шаги стали удаляться, а потом дверь за ним захлопнулась.
Я был в таком раздрае, что ничего не мог сделать. Разве что позвонить Бриджет. И я позвонил ей.
