И хотя я понимал, что имела в виду Бридж, когда говорила, что он сам должен решать, хочется ли ему иметь дело с моей дурью или нет, все равно не мог избавиться от ощущения, что моя дурь достигла уже того уровня, когда выбор становился очевидным. Ведь, как ни крути, но ему приходилось иметь дело с типом, который в течение пяти лет жил, погрузившись в цинизм и апатию, хотя, если честно, и до этого его нельзя было назвать самым приятным человеком. Я не хотел подвергать всему этому Оливера. Не хотел срываться или убегать всякий раз, когда боялся почувствовать душевную боль. Но два месяца фиктивных свиданий и пара тарелок французских тостов сделали свое дело. Я решил рискнуть.
Всем было бы проще, если бы я не предпринимал больше попыток поговорить с ним.
Но Бриджет была права, он был достоин самого лучшего, а не самого простого решения. И если ради этого мне придется снова оказаться перед его дверью и снова извиняться перед ним, то я сделаю это. Возможно, в этот раз я расскажу ему о себе все, чтобы он понял, каким бы грубым, ранимым и потерянным я ни был, он помог мне стать лучше. И, возможно, он тоже достоин знать об этом.
Двадцать минут спустя, вопреки всяческому здравому смыслу, я уже сидел в такси и ехал в Клеркенвелл.
Глава 32
Я стоял на тротуаре перед дверью Оливера, пытаясь осознать всю бесперспективность моей идеи, когда вдруг пошел дождь. И он поставил под угрозу мои планы простоять тут, беспомощно дрожа от холода, минут двадцать, а потом трусливо свалить домой. Потому что я все еще не исключал вероятности, что мне придется валить домой, когда в четыре утра, весь несексуально мокрый и напуганный, позвонил в дверь Оливера.
Вот блин, что я натворил?
Я смотрел на красивые стеклянные оконца на двери Оливера и ловил себя на мысли, что уже поздно бежать отсюда со всех ног, как мальчишка после хулиганской выходки. А затем дверь открылась, и на пороге появился Оливер с бледным лицом, красными глазами и в своей самой полосатой пижаме.
– Что ты тут делаешь? – спросил он, подчеркивая своим тоном, что сейчас ему меньше всего хотелось меня видеть.
Не зная, что сказать, я открыл на своем телефоне статью Кэма и сунул ее в лицо Оливера, как обычно в фильмах агенты ФБР показывают свои удостоверения.
– Это еще что? – спросил он, щурясь.
– Статья о том, какой я неудачник, написанная парнем, с которым я месяц назад поболтал пять минут.
– Когда ты разбудил меня, – сказал Оливер, – в такое неподобающее время, которое даже нельзя называть полночью лишь потому, что полночь была несколько часов назад, я подумал, что ты пришел извиниться. И уж никак не ожидал, что ты предложишь мне читать какую-то статью с мокрого смартфона.
Блин, я опять напортачил.
– Я, – предпринял я отчаянную попытку, – и пытаюсь. Извиниться. Но я хотел, чтобы ты понял, из-за чего я так взбесился. Узнал весь контекст.
– Ах да. – Он смерил меня холодным взглядом. – Для извинения это самое важное.
Дождевая вода стекала с кончиков моих волос мне на лицо.
– Прости, Оливер. Мне очень жаль. Извини, что оттолкнул тебя. Что слетел с катушек. Прости, что заперся в ванной, словно подросток-эмо на неудавшейся вечеринке. Прости, что не извинился сразу. Прости, что оказался таким дерьмовым фиктивным парнем. И прости, что приперся к тебе домой и умоляю дать мне еще один шанс.
– Послушай, я ценю этот твой жест… точнее, жесты, – Оливер начал тереть виски, и это означало, что он понятия не имеет, как реагировать на мое поведение, – но я не понимаю, почему все время происходит нечто подобное. Я даже не понимаю, что случилось сегодня.
– Вот поэтому, – крикнул я и снова взмахнул перед его лицом телефоном, – я пытаюсь объяснить тебе контекст.
Он посмотрел на телефон, а затем снова перевел взгляд на меня.
– Может, зайдешь?
Я стоял в его прихожей, весь мокрый от дождя. Похоже, мы оба не знали, что делать дальше. Затем Оливер сказал:
– Мне кажется, тебе нужно обсохнуть. А я пока почитаю эту статью, если ты не против.
От всего этого мне стало не по себе, но я сам сунул ему свой телефон, и поздно уже было забирать его обратно. И потом, я ведь хотел быть с ним честным, открытым и… ааа! На помощь!
Стараясь не паниковать, я позволил Оливеру отвести меня наверх, где он достал из шкафа для белья полотенце, потому что, разумеется, у него был такой шкаф. И разумеется, полотенце было мягким и приятно пахло. Я с нежностью прижал его к себе.
Он слегка подтолкнул меня к ванной.
– За дверью висит халат. А я буду на кухне.
Я вытерся, немного успокоился и, завернувшись в темно-синий флисовый халат, через несколько минут спустился вниз. Оливер сидел за столом и с хмурым видом смотрел на экран моего телефона.
– Люсьен, – когда он поднял глаза, выражение его лица совсем не воодушевило меня, – я по-прежнему ничего не понимаю. Судя по твоей реакции, я подумал, ты прочитал там нечто такое, что ставит под угрозу карьеру одного из нас. А это просто один из бесконечных образцов самовлюбленного трепа какого-то продажного писаки.
Я неуклюже опустился на стул напротив него.
– Знаю, но в тот момент эта статья показалась мне на редкость правдивой.
– Послушай, меня нельзя упрекнуть в отсутствии сострадания, но после того, как ты заперся в ванной и выставил меня за дверь, мне трудно проявить к тебе сочувствие.
– Я… я все понимаю.
Оливер закинул одну ногу на другую, вид у него был важный и серьезный.
– Мне хочется, чтобы ты понял: пускай мы и не состоим в официальных отношениях, но у нас друг перед другом есть обязательства, которые нужно выполнять. И когда ты меня подводишь, это имеет для меня определенные последствия, как в отношении моих планов, так и, – он тихо откашлялся, – в отношении моих чувств.
Сейчас Оливер Блэквуд был таким, каким раньше он мне ужасно не нравился: холодным, суровым, строгим, причем реально строгим, без напускной игры, и держался с легким высокомерием, словно хотел подчеркнуть, что уж он-то никогда не обманет и не подведет. Но теперь я лучше знал его и видел, как сильно он обиделся.
– Я понимаю, что плохо поступил с тобой, и понимаю, что все мои многочисленные проблемы не оправдывают меня. Мне очень хочется сказать тебе, что такого больше не повторится, но я не могу, так как боюсь не сдержать слово.
– Я ценю твою честность, – по-прежнему холодно сказал он, – но не знаю, к чему все это приведет.
– Я не могу сказать тебе, к чему все это приведет, но я точно знаю, чего я хочу, – чтобы ты дал мне еще один шанс, и в этот раз я приложу больше усилий, чтобы не упустить его.
