– Нужно вести себя потише. Твои родители могут нас услышать, – прошептала она.
Я прижал ее руки к простыне над головой и зарылся лицом в ее пышные волосы.
– Мне плевать на моих родителей.
– А мне нет.
Так и было. Она переживала за всех. Всегда. И мне нужно начать уважать ее чувства, даже если я не уважал других.
Я прижался к ее обнаженному телу, ощущая нежность каждой клеточки. Ее кожа казалась золотистой, а волосы серебристо-голубыми. Глаза, ее чертовы глаза – словно темная магия в милой девочке, которая принесла столько света в мою беспутную жизнь. Я устроился между ее бедер, пытаясь найти презерватив и открыть его зубами. В нос ударил запах латекса, но даже это не испортило момент. Мгновение чистой радости. Потому что она была моей, подчинялась мне, полностью находилась в власти, несмотря на мое обещание ей и себе, что мы никогда не будем спать вместе.
Я чувствовал себя цветком, пережившим недели града и дождя и наконец ощутившим нежный поцелуй солнца. Откуда-то я знал, что все будет хорошо. Может, не завтра, и точно не сегодня, но будет.
Я вошел в нее и закрыл глаза, прижимаясь лбом к ее лбу. Это было так приятно, она была такой упругой, такой чертовски влажной. Я двигался медленно, давая ей время привыкнуть ко мне. Наши взгляды говорили сами за себя. Наши лица ничего не скрывали. Она была океаном, я – сушей. Инди застонала, прикусывая нижнюю губу, когда я вошел в нее, медленно и глубоко.
– Я не хочу влюбляться в тебя, – хрипло сказала она. Это было больше похоже на мольбу, чем на утверждение.
Я все глубже вводил член, сосредоточенно хмурясь. Мои яйца напряглись.
– Кажется, у тебя нет особого выбора, – ответил я.
Она застонала громче, отворачиваясь от меня к стене, плакатам The Cure, Роберту Смиту, глядящему на нас с помятого постера. Подводка, помада и забавная копна волос.
Через несколько минут она начала подаваться ко мне навстречу, пока я изливался в нее.
Это был не просто секс. Это было что-то совершенно другое, и, если бы я был хорошим человеком, хотя бы наполовину достойным ее, я бы остановился, перевернул ее и вошел сзади, а еще, может быть, постарался, чтобы она ударилась головой об изголовье. Но я не был хорошим человеком, поэтому я позволил ей влюбиться в меня, потому что лишь она одна могла спасти меня от одиночества.
– Я сейчас кончу, – сказала Инди, впиваясь в мою спину короткими квадратными ноготками. Они мне нравились. Олицетворение самой Индиго. Подстриженные и аккуратные, всегда покрытые ярким лаком. – Я кончаю так… так… сильно.
Я тоже это почувствовал. В своем теле. В яйцах. В венах. Облегчение не было мгновенным. Как и наше соитие, оно сочилось по мне, от шеи вниз по позвоночнику, и я чувствовал, как сжимаются и расслабляются мышцы, когда Инди задрожала и напряглась подо мной. Роберт Смит и Моррисси молча наблюдали, как я делал со Стардаст то, чему они сами меня научили.
Я околдовал ее, чтобы она стала моей.
Я писал на ней ноты, которые мог сыграть только я.
Теперь, когда Тани больше не было, Стардаст стала моим основным инструментом.
И мне было грустно, потому что я знал: мне придется сломать и ее.
Глава двадцать шестая
Инди
Ты.
Я уже пропала
К тому моменту, как ты нашел остатки меня.
А ведь ты меня искал,
Чтобы оставить с девчонкой, с которой вместе я не могла даже представить себя.
Ты.
Ты свое имя высек на сердце моем,
Ты выпотрошил мою душу, когда мы были вдвоем,
Ты держал мое сердце в своих руках,
А потом разбил его в пух и прах.
Ты.
Ты взял мое сердце и сомкнул на нем свои зубы,
А потом мы целовались, впиваясь друг другу в губы,
А потом мы снова ругались и снова мирились,
А потом целовались и друг в друге растворились.
Ты.
Ты сказал, что тебе по нраву смотреть, как мы горим,
Ты взял спичку беспечно,
Развел огонь,
И теперь мы с тобой пылаем вечно.
Я убрала свое дурацкое стихотворение в один из многочисленных отделов чемодана. Сердце переполняли эмоции. Алекс все еще лежал в кровати позади меня. Он спал на животе, и его непослушные волосы закрывали его идеальное лицо.
Этим утром рассвет был просто восхитительным. Солнце чуть ли не целовало звезды. Жаль, что Алекс проспал это, но мне не хотелось будить его. Вместо этого я решила сделать фотографию на его телефон. Он увидит ее, когда проснется.
Позже, тем же утром, мы украдкой сели в «Мерседес». Гарри и Хэмиш встретили нас в гостиной. Семья Алекса выстроилась как солдаты у двери – Джим, Луиза, Карли и три мальчика в ряд: от самого высокого до самого низкого. Все они уставились на нас сквозь пелену сожаления и трагедии. Проигнорировав взрослых, Алекс потрепал мальчиков по голове. Он наклонился поговорить с ними приглушенным голосом.
– Ведите себя хорошо. Скоро я вернусь с подарком. Клянусь, это будет что-то классное.
Я смотрела, как дом Алекса уменьшался в зеркале заднего вида внедорожника, и мою душу пронзила грусть. Удушающую тишину наполняли все те слова, которые я не хотела произносить перед этими незнакомцами. Я взяла его за руку и сжала.
– Прости, что заставила тебя это сделать.
– Прости, что думал членом и сделал это, – ответил он, но его слова не были злыми или сердитыми. Просто искренними. – И прости за фингал.
Дженна: Я слышала, произошел маленький инцидент с Алексом и твоим глазом. В отеле тебя будет ждать дюжина солнечных очков «Рейбэн».
Носи их, пока синяк не рассосется. О, и не волнуйся из-за папарацци, сфотографировавшего тебя. Мы заплатили ему, чтобы уничтожил фотографии.
Жизнь в мире Алекса Уинслоу.
Мы притормозили у маленького кафе и позавтракали по-английски. Потом направились прямо в Лондон. Мы остановились перед красивым на вид зданием на площади Пикадилли около восьми часов утра. Местные магазины еще не открылись. Алекс выпрыгнул из машины и помог вылезти мне. Вместе мы прошли под входом-аркой, ведущим к задней части здания. Кто-то провел нас внутрь, и через секунду мы оказались в прихожей с красным ковром.
– Закрой глаза, – хрипло сказал он.
– Для чего?
– Потому что все красивее, когда ты этого не видишь.
