– Роджер, ты слишком взрослый, чтобы тебя выгоняли из-за стола. Пойми, что я больше не желаю слушать, как ты восхищаешься мистером Вашингтоном.
– Я им не восхищаюсь. Я смотрю в лицо фактам.
(12)
Некоторые люди умеют быстро взглянуть в лицо фактам, некоторым это дается не сразу. Анна знает, что сотни лоялистов уже перебрались на север в Канаду, или в британские колонии на северо-восточном побережье, или на острова в теплом Карибском море. Анна флегматична, даже упряма: ее упрямство порождено богатством. Но она не глупа и внимательно слушает последнюю проповедь достопочтенного Кифы Уиллоуби, обращенную к пастве в церкви Святой Троицы.
На этот раз он вдохновлялся стихом из 137-го псалма
[8]:
– «Како воспоем песнь Господню на земли чуждей?» Ибо не чужда ли нам отныне сия земля? Песни, знакомые нам, песни верности нашей родине и благодарности ей больше не звучат здесь. Разве не видели мы, как отступали из Нью-Йорка британские войска? Они маршировали с высоко поднятой головой, ровными рядами. А что за мелодию играл оркестр, когда они шли к ожидающим их кораблям? Не была ли то песня «Мир перевернулся»? Возлюбленные братья и сестры, эти слова как нельзя более подходят к нашему нынешнему душевному состоянию. Разве не оказались они чистейшей правдой? Когда-то это была всего лишь веселая песенка, но в сей день она стала мрачным комментарием к нынешним и будущим временам.
И так далее и тому подобное. Но вкратце проповедь сводилась к тому, что достопочтенному Кифе намекнули: его амвонная риторика более не популярна в городе, ставшем столицей Соединенных Штатов, и ему следует признать победу американцев. Не все прихожане разделяли его чувства, ибо некоторые из них склонялись на сторону мятежников, а иные считали, что благоразумно смириться с фактами – лучшая стратегия в городе, где они родились и где надеялись прожить всю жизнь. Конечно, среди них попадались и лоялисты, но у сих последних было неспокойно на душе. Им били окна, на их стенах малевали грубые послания. Но достопочтенный Кифа был не из тех, кто признает поражение. Он услышал зов; сей зов донесся из северного города Галифакса, где британская власть до сих пор незыблема. Туда и намерен направиться достопочтенный Кифа, чтобы воспеть от песней Сионских на более благоприятной почве. Разве не изменит он своим принципам, отказавшись последовать такому зову? Разве хоть кто-либо из его прихожан может вообразить себе подобное? Итак, достопочтенный Кифа собрал пожитки и вместе с женой и детьми (коих именовал исключительно своими оливковыми ветвями) намеревался вскоре взойти на корабль, после чего прихожане Святой Троицы его больше никогда не увидят и не услышат. Проповедь была блистательная, кое-кто из слушателей рыдал. Однако некоторые другие, вероятно зараженные новым американским юмором, знали, что достопочтенный Кифа несколько месяцев плел интриги, организуя этот самый зов. Но они из вежливости прятали улыбки.
(13)
Другие люди, получив такое же сообщение, воспринимали его менее охотно. Одной из них была Анна. На прошлой неделе у нее состоялся неприятный разговор с доктором Абрахамом Шенксом, директором школы, где учился Роджер.
– Миссис Гейдж, вы не думали о том, что Роджеру уже почти пятнадцать лет и что ему, вероятно, пора выйти в большой мир в поисках карьеры и фортуны? – спросил доктор Шенкс, рассыпаясь в улыбках.
Анна ничего подобного не думала. Она считала, что Роджеру следует провести в школе еще как минимум год, после чего он начнет стремиться к поступлению в Гарвардский колледж, имея в виду подготовить себя к профессии юриста.
– Тогда, миссис Гейдж, я буду с вами откровенен. Мы живем в бурные времена, и у меня в школе учится много сыновей британских офицеров. Я должен с прискорбием констатировать, что они нарушают мирную обстановку школы, будучи источником резких слов и порой даже открытых стычек. Мальчики, чьи родители поддерживают новое правительство, весьма терпеливы. О, они проявляют удивительное терпение, но вы, конечно, знаете, что мальчики по природе своей невыдержанны, и подобные инциденты не способствуют созданию атмосферы, благоприятной для усвоения знаний, кою я обязан пестовать. Absit invidia, мадам, как вы, конечно, понимаете, и не в упрек Роджеру ad personam, но amor к бывшей patriae должна подчиняться tempus edax rerum. Ultima ratio regum принадлежит нашему новому правительству, а я лично руководствуюсь принципом maxim volenti non fit injuria. Поэтому я должен, хоть и с величайшей неохотой, уверяю вас, настоять на том, чтобы Роджер больше не учился у нас. Salus populi suprema est lex, и каковы бы ни были мои личные чувства, я обязан думать о благе своей школы. Итак, мадам?
Ошарашенная латынью, Анна удалилась, очень сердитая на директора. Роджер больше не ходил в школу.
(14)
Анна в конторе у своего управляющего делами. Это уже не старый Клаас ван Сомерен, а его преемник, Дидрик Поттер. Большого флегматичного человека сменил маленький и нервный.
– Но ведь арендная плата за имения в Гринбуше собирается исправно? Там нет задержек?
– О, никоим образом, мадам. Арендаторы платят пунктуально. Все платежи в целости и сохранности. Но, как я уже сказал, сейчас вы не можете их получить.
– Потому что новое правительство наложило на них нечто вроде ареста. Разве оно имеет право так поступить?
– Это не совсем арест. Деньги в безопасности, но прежде, чем они попадут к нам в руки, должны быть сделаны некие распоряжения.
– Но мне казалось, вы утверждали, что эти деньги уже лежат в вашем хранилище.
– О да, воистину так, ощутимая субстанция этих денег находится в наших сейфах, но духом, если можно так выразиться, они для нас недоступны. Они депонированы условно.
– Что значит депонированы условно?
– Это юридический термин, означающий, что деньги, хотя и находятся у нас, не станут доступны вам, пока не будет выполнено некое условие.
– Да, но какое условие?
– Выражаясь по-простому, миссис Гейдж, – пока нынешнее правительство, новое правительство суверенного штата Нью-Йорк, не определит сумму убытков, причитающуюся к выплате штату и его гражданам со стороны британцев, которые на длительный срок оккупировали столицу штата и которых можно привлечь к ответственности за ущерб, нанесенный во время осады и освобождения города.
– То есть я должна платить репарации, потому что британцы проиграли войну? Кто это сказал?
Слезы навернулись на глаза маленького человечка.
– О мадам, если бы только я мог ответить на этот вопрос! Но вам не приходилось иметь дело с правительством, где существуют лишь передаточные инстанции, интерпретирующие слова некоего человека или группы людей, которых никто никогда не видит и существование которых овеяно тайной. Сотрудники Федерал-Холла, с которыми я разговариваю, так вежливы, с такой готовностью слушают мои рассказы о несправедливости, но так упорно отвечают, что это не их решение, но решение вновь образованного правительства, а их единственная обязанность – следить за тем, чтобы законы исполнялись неукоснительно. А когда я выражаю желание увидеть соответствующие правовые акты, мне отвечают, что они еще не окончательно сформулированы, но тем не менее имеют силу закона. О мадам, нужно ли говорить, что эти люди все до единого виги, а мы – тори, и они держат нас под прицелом? Когда в городской думе спустили флаг, разве не подняли взамен флаг Каина? Они так живо разглагольствуют о «естественной справедливости», которая позволяет им грабить побежденных. Ибо мы побеждены и должны склониться. Когда с ратуши сбивали королевский герб, скажу вам без стыда, миссис Гейдж, я рыдал! То были наши гарантии порядка и справедливости, а что мы имеем сейчас? Кучку вигов! Вспомните, что говорил мистер Уиллоуби в прошлое воскресенье!
